— О жизни…
Они пожимали плечами и
возвращались к своим разговорам. А я продолжал молча смотреть в
окно — туда, где за горизонтом уже начинала тлеть беда. Внутри меня
бушевала настоящая буря — мысли били током, а чувства рвали на
части. Я понимал — если промолчу, то всю жизнь буду ненавидеть себя
за трусость. Но если рискну, то могу потерять всё сразу. Здесь, в
казарме, между строевой и политзанятиями, я вдруг почувствовал себя
загнанным зверем. Вариантов не оставалось… Один-единственный выход
— использовать свои знания и попытаться предупредить тех, кто
способен остановить катастрофу.
Ночами, когда казарма
затихала, а над плацами тянулся сизый дым цигарок дежурных, я
доставал из-под подушки тетрадь. Писал медленно, аккуратно,
печатными буквами — чтобы не выдать ни возраста, ни происхождения.
Каждый лист дрожал в руках, словно знал цену этим
словам.
«В ЦК КПСС. Секретно. Обращаю
ваше внимание на критическую опасность при проведении испытания
выбега турбогенератора №4 на Чернобыльской АЭС. Конструкция
реактора РБМК-1000 имеет фундаментальные недостатки — положительный
паровой коэффициент реактивности, отсутствие быстродействующей
аварийной защиты, опасная работа на низких мощностях…»
Я выкладывал всё, что помнил —
детали эксперимента, фамилии ответственных, возможные последствия —
выброс радиации, эвакуация Припяти, заражение земли. Даже дату
указывал — ночь с 25 на 26 апреля 1986 года.
Письмо получилось подробным и
сухим — без эмоций, только факты. И в конце добавил коротко —
«Проверьте изложенное через независимых специалистов. Не
откладывайте!». Второе же письмо адресовал в Госатомнадзор — лично
Петросьянцу. А третье — академику Александрову, президенту Академии
наук СССР. К каждому прикладывал схему аварии и краткий разбор
уязвимостей РБМК.
Я понимал, что шанс ничтожен.
Скорее всего, мои письма попадут в отдел писем — там их бросят к
стопке других анонимок и забудут до лучших времён. Или сочтут
паникёрством. Но я не мог иначе — я должен был
попробовать.
А на утро в училище все было
как прежде. Но не внутри меня…
— Сенька, ты чего такой
хмурый? — спросил однажды Форсунков. — Не влюбился ли часом в кого
на каникулах? Что-то произошло?
— Да ну тебя… — буркнул я и
отвернулся к окну.
Он пожал плечами и вернулся к
своим разговорам о «Жигулях» и предстоящем футбольном
матче.