— Опять в эту мясорубку, —
тихо бросил Дима Макаренко напротив. Его лицо за последние месяцы
осунулось, а глаза утонули в тени под скулами. — Как будто нам мало
досталось в прошлый раз.
Старшина Петренко молчал,
уткнувшись в карту. Его пальцы со старыми шрамами скользили по
линиям высот и дорог с холодной точностью хирурга. В этом молчании
слышался весь груз командира — знать, куда ведёшь людей, и не иметь
права на сомнение.
— Товарищ старшина, — Рахмон,
водитель-узбек, обернулся от руля. Его акцент делал русские слова
мягче, но тревожнее. — Дорога впереди… нехорошая. Слишком
тихо.
— Сейчас бы Толик по рации
доложил обстановку… — пробормотал Дима. В голосе его звенела горечь
— свежая, как рана после потери друга.
Кирилл затянулся глубже. Толик
Усевич… Его тело так и осталось в том ущелье. А рядом с ним —
Гришка Захаров, пулемётчик, который мог пошутить даже на
похоронах.
— Не время для поминок, —
глухо оборвал Петренко. Но даже в его голосе дрогнула боль. — Живые
важнее мёртвых.
— А мёртвые не отпускают
живых, — бросил Кирилл, стряхивая пепел на пол брони. — Особенно
когда их тела остаются шакалам.
Рахмон же резко ударил по
тормозам. Впереди дорога сворачивала между двумя скалами —
идеальное место для засады. Все это понимали, но сказать вслух
значило накликать беду.
— Дальше пешком, — коротко
скомандовал Петренко. — Рахмон, машину в укрытие. Остальные — по
склону, цепью!
Они высыпали из БТРа —
афганское солнце хлестнуло по глазам горячим металлом. Кирилл
машинально проверил магазин автомата — тридцать патронов. Плюс два
запасных рожка. Хватит ли? В Афгане этот вопрос всегда был без
ответа.
— Кирилл! — позвал Дима. —
Помнишь, как Гришка говорил — "Душманы никогда не стреляют
первыми"?
— Помню. И что?
— Он ошибался.
Выстрел расколол тишину —
хлопок грома посреди ясного неба. Потом начался хаос — то, что в
сводках назовут "боевым столкновением", а в памяти выживших
останется адом.
— Засада! — рявкнул Петренко,
бросаясь к валуну. — Рахмон, машину назад! Дима, Кирилл — огонь по
скалам!
И всё вокруг взорвалось
криками, очередями и жаром войны, где каждый выстрел был выбором —
жить или лечь к тем, кто остался в ущельях навсегда.
Автоматные очереди трещали,
будто стая бешеных дятлов долбила по броне. Кирилл вжался в камень,
чувствуя, как горячий свинец сыплет искры в паре пальцев от виска.
Адреналин гудел в ушах, мир рассыпался на острые куски — крики,
хлопки, короткие вспышки боли.