— Михаил Сергеевич, а если
завтрашняя речь — это наш политический Чернобыль? Запустим процессы
— не остановим. Скажем о выводе войск из Афганистана… а дальше?
Объявим о коллективной безопасности в Азии… а если Пекин не
поверит? Если Вашингтон решит, что мы слабы?
Горбачёв посмотрел на них
обоих — и вдруг стало ясно, что история не спрашивает разрешения
входить в комнату. Она просто распахивает дверь настежь и ждёт, кто
осмелится сказать ей правду. Вечер же затягивался, словно туман над
бухтой. Горбачёв мерил шагами номер — раздавался скрип паркета, а
за окном появлялись первые огни кораблей в Золотом Роге,
вспыхивающие, как сигнальные звёзды на безмолвном небе.
— Саша, — бросил он через
плечо Яковлеву, — иногда мне кажется, мы все играем в спектакле,
где сценарий давно потерян. Завтра я выйду на трибуну и заговорю о
мире. А в это время, где-то в афганских ущельях, наши мальчишки
будут стрелять в ответ на выстрелы душманов. Всё — ради мира.
Парадокс?
— Тогда зачем вообще говорить?
— Яковлев дернул плечом и устало усмехнулся.
— А ты предлагаешь молчать? —
Горбачёв резко остановился, его голос стал твёрже. — Прятаться за
стеной до бесконечности? Ждать, пока всё рухнет?
Черняев поднял глаза от
исписанных листов, усталый взгляд — но в нём жила
ирония.
— Михаил Сергеевич, помните
старый анекдот? Оптимист учит английский, пессимист — китайский, а
реалист чистит автомат Калашникова.
И трое засмеялись коротко,
нервно — так смеются те, кто знает, что шутка больнее
правды.
— Вот потому и надо говорить,
— отрезал Горбачёв. — Чтобы наши дети учили языки, а не автоматы
разбирать.
Яковлев щёлкнул замком папки.
И на стол легли снимки из Чернобыль. Разрушенный реактор, люди в
белых костюмах, пустые улицы Припяти.
— Вот она, наша цивилизация, —
Яковлев разложил фотографии веером. — Мы расщепили атом, а жить
вместе так и не научились.
Горбачёв взял снимок — детский
сад, брошенные игрушки, крошечные стульчики в кругу.
— Знаешь, что больше всего
поражает? — он говорил медленно, будто пробовал слова на вкус. — Не
разрушения. А то, как быстро мы привыкаем к невозможному. Месяц
назад никто не верил — целый город можно эвакуировать за сутки. Но
теперь — это просто статистика.
— И что теперь? — спросил
Яковлев.
— Завтра я скажу то, что вчера
казалось немыслимым. И если повезёт, то через месяц это станет
обыденностью.