Но мой странный визит всё-таки произвел на нее огромное
впечатление. Да и на меня тоже…
— Спасибо за беспокойство, — кивнул я. — Не люблю больницы.
— Скажите, Максим, — пробормотала она. — Как ваша фамилия?
— Яровой, — уже бодренько ответил я. — Максим Сергеевич
Яровой…
— Скажите, а вы не родственник случайно? М-м… — она замялась,
подбирая слова.
— Кого? — изобразил я на лице любопытство.
— Нет, нет… никого… я просто… Что-то сегодня день необычный,
магнитные бури, чувствительная я в такие дни. Значит, вы хотите
стать… оперуполномоченным?
— Так точно, Вера Олеговна… Считаю, что это мое призвание.
— Что же… похвально. Да-да… конечно, но вы язву-то лечите. Я вас
прошу как врач. И Алмагель сейчас — не самое современное средство.
Вам нужно непременно обследоваться. Я могу договориться, пройдете
обследование на самом новейшем оборудовании вне записи…
— Спасибо большое, всенепременно пройду, — улыбнулся я и мягко
добавил. — Если вы выпустите Оксану Геннадьевну, то обязательно
пройду.
— Хорошо, — спокойно, но с какой-то внутренней решимостью
произнесла Вера Олеговна, выпрямив спину. — Я подготовлю
необходимые документы, и мы пересмотрим решение ВВК. Возможно, вы
правы.
Я кивнул, поднялся из кресла, наклонился, поднял с пола ее
авторучку и аккуратно положил обратно на стол.
— Спасибо вам, Вера Олеговна. Искренне. Рад был вас увидеть.
— И я… — ответила она негромко, будто размышляя вслух. — И вам
спасибо, Максим… Максим Сергеевич.
— За что?
— За то, что напомнили…
— Про Оксану Геннадьевну?
— Да-да… — машинально кивнула она, но в голосе скользнуло совсем
иное.
Я направился к выходу. Прошёл до двери, уже взялся за ручку. Для
меня эта встреча была уж точно не обычной, не рядовой.
Я теперь всё понял насчёт сирени. Может, и не была она у неё
любимой тогда — но вот потом точно стала. Потом, когда, как все
думали, Лютый исчез навсегда.
Однако пора на выход. Я уже приоткрыл дверь — как вдруг, сквозь
тишину, услышал её тихий выдох.
Она, видимо, думала, что я уже не слышу:
— Господи… будто в молодость свою вернулась…
В её голосе не было упрёка — а что-то тёплое, светлое,
человеческое. Такое не подделаешь.
Вечер. Кабинет Валькова.
Савченко сидел в кожаном кресле и
сдержанно наблюдал за своим шефом. Герман быстро подошёл к шкафу,
рывком распахнул дверцы. Скинул пиджак, повесил на плечики. Следом
— рубашка: нервными движениями расстегнул пуговицы, не глядя. Голый
торс, крепкий, но уже порядком заплывший жирком и со старыми
шрамами — будто у ветерана. Только это бандитские отметины
прошлого, оставленные в боях не за Родину, а за наживу.