«Так уж и с корнем», – усмехнулся про себя Святослав.
– Вижу, заступников у Добрыни хоть отбавляй, – произнес он
вслух. – А найдется ли тот, кто поручится за него
головой?
– Я поручусь, – не задумался ни мгновенья посадник, и, вторя
ему, полетел по гриднице хор голосов:
– И я поручусь.
– И я.
– И я.
– Не слушай их, – ворчливо сказал воевода Свенельд, служивший
еще при отце Святослава. – Каждого, кто напал на князя, следует
наказать прилюдно. А не то и другие начнут на тебя нападать.
От шумливых приветливых новгородцев его отличала надменная
стать. В рокочущем низком голосе и свирепом взгляде из-под нависших
бровей угадывалась привычка стоять на своем. Свенельду было под
пятьдесят. По порученью княгини Ольги он опекал Святослава с самого
детства и все это время подсказывал, как поступить, но теперь
молодому князю хотелось решать самому, без чьих-то подсказок.
– Слова твои справедливы, – ответил он, вроде бы соглашаясь. –
Добрыня будет наказан, коли признает свою вину. Об этом спросим его
на вече. Там и узнаем, виновен он или нет.
*
Звон вечевого колокола разбудил задремавшую было Малушу. Среди
ночи в колокол били разве что при пожаре. Наспех одевшись, она
подхватила светильник и побежала в спаленку к сыну. Никакой
суматохи там не было. Не пахло гарью. Не слепило огнями в запертое
окно. На скамьях возле маленькой колыбели храпели старые няньки, а
в колыбели безмятежно посапывал княжеский сын.
Заслышав шорох, одна из нянек вскочила и спросила заспанно, что
за переполох. Следом за первой нянькой поднялись и другие.
Убедившись, что в детской спокойно, Малуша отправила их узнать,
отчего колокольный звон, а сама присела у колыбельки
сына.
Спустя какое-то время няньки вернулись и ну балаболить.
– Там народу немеряно. И все друг на друга кричат, – говорила
одна.
– Не кричат они, голосуют, – поправляла ее другая.
– Голосуют о чем? – спросила Малуша.
– Добрыню судят, – отдышавшись, ответила третья.
– Да что же вы сразу-то не сказали! – воскликнула молодая
хозяйка, позабыв, что должна вести себя тихо, и побежала на
двор.
*
У Малуши, как иноземки, не был права голоса, но на вече
присутствовать не возбранялось. Каких только страхов не испытала
она, пока спускалась по темным лестницам терема и потом, уже после,
когда устремилась на площадь, где при свете факелов собрались
возбужденные новгородцы. По всему было видно, что вече окончено.
Одни бежали навстречу Малуше, другие следом за ней торопились на
площадь. На задворках слышался чей-то пронзительный плач. Малуша
сама едва не расплакалась, ведь подумала, что рыдают по брату её
Добрыне. И вдруг увидела свою мать. Вокруг суетилась толпа, а она
стояла столпом, обхватив руками себя за плечи.