А Митяй в стороне плёл корзину из ивовых прутьев, его пальцы
двигались быстро и ловко, словно сами знали, что делать.
— Чтоб с пустыми руками не возвращаться, — пояснил он, заметив
мой взгляд. — Всё в деревне пригодится.
— Молодец, Митяй, молодец, — похвалил я, и он расплылся в
улыбке.
Солнце уже касалось верхушек деревьев на западе. Воздух
наполнился вечерней прохладой и запахами трав.
— На сегодня хватит, мужики, — скомандовал я, поднимаясь. —
Завтра с рассветом продолжим.
Работники начали собираться домой, укладывая инструменты,
отряхивая одежду от опилок и пыли. Усталые, но довольные — день
прошёл не зря, дело двигалось к завершению.
Я шёл в деревню неспешным шагом, любуясь закатом и вдыхая свежий
вечерний воздух. Все никак не мог к нему привыкнуть. В голове
крутились мысли о мельнице, о том, что ещё нужно сделать, какие
могут возникнуть проблемы и как их решить. Но была в этих
размышлениях какая-то приятная усталость, удовлетворение от хорошо
проделанной работы.
Вернулись в избу, где пахло свежим хлебом. Машка в сарафане, с
крынкой кваса встретила меня и улыбнулась, аж на душе приятно
стало. Свет от лучины падал на её лицо, подчёркивая такие родные
черты и блеск в глазах. Волосы, заплетённые в косу, лежали на
плече, перевитые красной лентой.
— Умаялся, Егорушка? — спросила она, подавая мне квас.
Я жадно выпил холодный напиток, чувствуя, как он освежает
пересохшее горло. Капли стекали по подбородку, и Машка, смеясь,
вытерла их краем передника.
— Умаялся, — признался я, обнимая её и шепнув на ухо: — Не то
слово. Но вот тебя обнял, увидел, и как сто бабок пошептало.
Она только захихикала:
— Ох, и выдумщик же ты, барин. Скажешь такое…
Но в глазах её плясали весёлые чертики, и я знал, что ей приятны
мои слова. Машка прильнула ко мне, положив голову на плечо, и мы
стояли так некоторое время, наслаждаясь моментом близости и
тишины.
***
Следующие дни в Уваровке закрутились, как колесо лесопилки в
моих чертежах — быстро, шумно, с треском и скрипом. Мы кололи
бревна на доски с таким остервенением, будто от этого зависела наша
жизнь. Руки, стертые в мозоли, спина ныла, но мы не
останавливались. Звенели топоры, пели пилы. А после доски
причёсывали рубанками, так что стружка золотистыми волнами уже была
по щиколотку. Пахло смолой и свежим деревом. На месте нашей стройки
помост рос не по дням, а по часам, как надежда на то, что все будет
хорошо. Сначала заложили основу — крепкую, надежную, как сама
земля. Каждое бревно примеряли, словно драгоценность. Я всё
высчитывал, прикидывал — тут подрезать, здесь доложить. А Петька
смотрел на меня, разинув рот, будто я не плотник, а волшебник
какой.