Мих кивнул: «Есть чем».
– Лечить на площади будешь? – спросил
Чумри. – Приду. Болею я чем-то. Может, ты поможешь.
В доме Мотри Миху выделили не угол, а
отдельную горницу, светлую и чистую. Подали на завтрак кашу с
курицей. Предлагали и молоко птицы Дрон, голубоватое, кислое, с
комками подозрительной слизи, напоминающее на вкус сопли. Мих, как
всегда, отказался. Наевшись впрок, так, что еда в горле стояла,
отправился на площадь – зарабатывать деньги.
Мих расстелил циновку, расставил
рядом на земле склянки, мешочки с травами. Отдельно, на самое
видное место, положил клещи, которыми рвал зубы (они обычно
производили на пациентов сильное впечатление), сел, скрестив ноги,
и стал ждать.
Больные приходили сегодня все больше
с порезами и ушибами; была даже девчонка собакой укушенная. И
здорово. Пришлось зашивать. Девчонка орала и вырывалась.
– Не хочу! Больно! Само пройдет!
К счастью, ее крепко держали отец и
брат, не давали шевелиться.
Когда все закончилось, девчонка
прокричала зло через слезы: «Я еще до вас доберусь!»
– Воинственная какая, – без обиды
подумал Мих.
К вечеру поток пациентов иссяк.
Последним пришел утренний знакомый Чумри. Мих усадил его на
циновку, расспросил о симптомах, пощупал раздувшийся, мягкий, как
рисовый пудинг, зоб. Потливость, сердцебиение, раздражительность.
Тиреотоксикоз. А проще Базедова болезнь. У Миха на этот случай
имелся запас белой лапчатки, растения столь же редкого, сколь и
эффективного.
– Пить лучше бы перестать, –
посоветовал в конце Мих, убирая в кошель честно заработанные
медяки. – Вино и пиво еще ничего, а вот самогонки – ни-ни. Лечение
много лучше пойдет.
– Хочешь сказать, что я, почетный
казначей города, – беспутный пьяница? – вдруг разбушевался Чумри.
Рука его метнулась к груди лекаря. Да и не рука уже: волчья лапа с
твердыми, как сталь, когтями. Мих с трудом эту лапу перехватил, но
рубаху когти все же порвали, на груди глубокие царапины
оставили.
– Сумасшедший, – прокричал Мих,
крепко сжимая лапу. Впрочем, лапа на глазах снова превратилась в
руку. Убрались когти, исчезла жесткая серая шерсть, вернулись на
место желтые ломкие ногти.
Мих провел по закровившим царапинам
на груди, поморщился, приказал как можно более грозно:
«Рассказывай».
– Да что рассказывать, – засуетился
Чумри. – Почудилось тебе все. Устал, вот и почудилось. А я хворый,
не знаю что творю.