Подготовка ловушки заняла весь день.
Руководил процессом лично де ла Серда. Мы выбрали тот самый дальний
сарай — старое, покосившееся строение, которое и впрямь выглядело
заброшенным. Внутри, за столом, усадили «Нартова» — манекен,
наскоро сбитый из пары досок и одетый в старый армяк и шапку
Андрея. Сгорбившись над разложенными на столе второстепенными
чертежами приводов, в тусклом свете единственной плошки с маслом,
он выглядел почти как живой. Следы вокруг аккуратно присыпали
снегом.
С наступлением темноты «Охранный
полк» занял позиции. Де ла Серда разделил людей на три группы. Две,
по три человека в каждой, залегли в снегу по обе стороны от сарая,
создавая огневой мешок. Третья, ударная группа из четырех бойцов во
главе с самим капитаном, укрылась в дровяном складе напротив,
готовая отрезать пути к отступлению. Холод стоял собачий, пар изо
рта замерзал на воротниках, но никто не шевелился. Этот забытый
богом угол превратился в театр военных действий. Декорации были
расставлены, актеры заняли свои места. Оставалось дождаться
зрителей. Дичь сама шла в клетку.
Пока мои стрелки мерзли в засаде, а
старый испанец, подобно пауку, сидел в центре своей невидимой
паутины, я не находил себе места. Ждать — не по мне. Оставив за
главного одного из сержантов, я направился в самое сердце
Игнатовского, в нашу святая святых — механический цех, где кипела
настоящая работа. Скрытое за двумя постами охраны и толстыми
кирпичными стенами, это помещение было нашей цитаделью, куда не
было доступа даже демидовским шпионам. Здесь рождалось будущее, и
нужно было убедиться, что оно не остановится из-за интриг
настоящего.
Внутри стояли гул и жар, пахло
раскаленным металлом и машинным маслом. Воздух дрожал от мерного
дыхания нашей главной оппозитной машины, крутившей приводные валы.
Миновав ее, я прошел в отдельную мастерскую, оборудованную для
Нартова. Здесь, вдали от посторонних глаз, он бился над главной
задачей — созданием двигателя для будущего паровоза (а ведь должен
был сидеть у себя в комнате, фанатик от науки).
Я застал его склонившимся над
верстаком. В его движениях появилась выверенная точность — он
выковывал свою месть, вкладывая ее в каждую деталь.
— Как дела, Андрей? — спросил я
тихо, чтобы не отвлекать.
Он выпрямился, протер руки ветошью.
Лицо его осунулось, но глаза горели упрямым огнем.