— Они не собирались его убивать, —
констатировал де ла Серда, пнув ногой мешочек. — Хотели усыпить и
утащить.
Он присел на корточки перед раненым.
Тот дышал хрипло, с присвистом, изо рта шла кровавая пена. Жить ему
оставалось недолго.
— Кто послал? — спросил испанец на
чистом немецком.
Пленный молчал, испепеляя его полным
ненависти взглядом.
— Говори, собака! — не выдержал я,
ткнув его носком сапога. — Чьи вы? Демидова? Англичане?
Вместо ответа он харкнул кровью мне
под ноги и вдруг заговорил. На ломаном, исковерканном русском, с
жутким, незнакомым акцентом, с трудом выталкивая каждое слово.
— Скоро… всем вам… конец… —
прохрипел он со страшной, торжествующей улыбкой. — Смерть
Петру!
Захлебнувшись, он выгнулся в
последней судороге и обмяк.
Мы с де ла Сердой переглянулись. В
сарае повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием
плошки. «Смерть Петру». Какому Петру? Мне, Петру Смирнову? Или…
Снаружи — крики и топот. В сарай
влетел дозорный.
— Ваше благородие! Там поп этот,
Феофан! Услыхал выстрелы и деру дал! Пытался в лес уйти, наши его
перехватили!
Выскочив наружу, я увидел моих
солдат, державших под руки трясущегося, белого как полотно Феофана.
Его глаза были полны животного ужаса. При виде меня его лицо
исказилось. Все встало на свои места: миссия провалена, хозяева
бросили, а он, приманка, остался один на один с волками.
Но мне уже было не до него. Я
смотрел поверх его головы, в темное, беззвездное небо, и одна мысль
билась в черепе.
Смерть Петру.
Если царю… то я-то думал, что строю
прочный механизм империи. А оказалось — лишь закручиваю гайки на
крышке пороховой бочки, готовой вот-вот рвануть.

Я гнал лошадей в Петербург, не жалея
ни их, ни себя. Дорога была тяжелой, а в голове неотступно звучала
предсмертная хриплая фраза диверсанта: «Смерть Петру!». От моей
расторопности зависело слишком многое. Захватив диверсантов, мы
потянули за ниточку, ведущую, возможно, к заговору государственного
масштаба. И мой визит к Яворскому из хитроумной интриги превращался
в неотложную необходимость. Впрочем, иллюзий я не питал, всю дорогу
прокручивая в голове предстоящий разговор. Я шел в логово человека,
считавшего мои дела бесовщиной, и моими единственными козырями были
факты и наглость.
В Питер я въехал без помпы, на
простой кибитке, в сопровождении Орлова и пары верных людей.
Резиденция местоблюстителя патриаршего престола встретила меня
запахом ладана. Длинными, сумрачными коридорами меня провели в
приемную. Здесь, вдали от грохота моих цехов, мир казался иным —
застывшим, вечным.