Особый фурор произвел мой карманный
пистолет-дерринджер. Я специально прихватил его с собой.
— Вот, Государь, для твоей личной
безопасности, — я протянул ему маленькое, изящное оружие. — Бьет
недалеко, но для разговора в темном углу — в самый раз.
Петр взял пистолет, повертел его в
руках. Его длинные пальцы с какой-то особой нежностью гладили
вороненую сталь.
— Игрушка… — протянул он, а потом
его взгляд метнулся к Меншикову, который стоял чуть поодаль с
кислой миной. — Слыхал, светлейший? Для разговоров в темных углах.
Нам бы с тобой такие не помешали.
Меншиков лишь криво усмехнулся.
Вечером, после долгой инспекции, мы
собрались в моей избе у камина. Петр долго молчал, глядя на огонь,
его огромное тело едва влезало в кресло. Потом он резко повернулся
ко мне. Его глаза смотрели с хитрым, пронзительным прищуром.
— Скажи мне, барон, начистоту, —
грозным шепотом заявил Царь. — Ради чего ты все это затеял? Всю эту
кутерьму с заводами, с компаниями, с дорогами этими железными…
Власть? Богатство? Я тебя озолотить могу, чины дать, каких и не
снилось. Или ты иное что-то таишь в душе своей?
Я посмотрел на него. Это был не
просто вопрос. Это был допрос. Он пытался заглянуть мне в душу,
понять, что движет этим странным, непонятным ему человеком. Я мог
бы ответить, как положено: «Ради славы твоей, Государь, и
процветания Отечества». Но он явно ждет другого.
— Я хочу видеть Россию равной среди
равных, Государь, — ответил я, тщательно подбирая слова. Я пытался
донести и смысл, и то, что стояло за ним. — Хочу, чтобы наши
корабли не боялись выходить в открытое море, а наши купцы торговали
по всему свету, не кланяясь англичанам. Чтобы слово русское звучало
весомо и в Париже, и в Лондоне. Чтобы мы не выпрашивали технологии,
а создавали их сами, и чтобы уже к нам ехали учиться, а не мы к ним
— на поклон.
Я говорил то, что он хотел услышать,
то, что совпадало с его собственной великой мечтой. Правда за этими
пафосными, правильными словами скрывалось нечто иное, что я никогда
не смог бы ему объяснить.
Про себя я думал о другом. О
будущем, которое было моим прошлым. Я видел его в сухих строчках
учебников истории. Я знал, чем заканчиваются великие империи,
которые застывают в своем величии, любуясь блеском собственных
корон. Я помнил, как владычица морей Испания превратилась в
задворки Европы, потому что проспала промышленную революцию.
Помнил, как гроза христианского мира Османская империя стала
«больным человеком Европы», потому что ее янычары оказались
бессильны против нарезных винтовок. Помнил, как сама Россия, эта
огромная, неповоротливая махина, через сто с лишним лет проиграет
Крымскую войну из-за парусных кораблей против паровых и
гладкоствольных ружей против «штуцеров».