Вошедший молодой мужчина степенно поклонился и обратился, прежде
всего, к уже нетрезвому Алексею Разумовскому:
— Мавра Егорьевна прибыли!.
Лесток мотнул головой, прогоняя наваждение. Настолько
возбуждающе теперь выглядела Елизавета с приоткрытым ротиком и с
расширенными глазами, настолько волнительно поднималась и
опускалась её грудь, стремящаяся вырваться из тугих оков платья,
что медик уже начал представлять, как он… Её… Ну как в тот, пока
что в единственный раз… А как хотелось бы повторить!
Удивительным образом Елизавета Петровна в тот же момент
собралась, отринула волнение, наполнила свой взгляд признаками
разума.
Через несколько минут Мавра Егоровна зашла в комнату и, будто
намеренно до того не извлекая зажатого меж грудями предмета, начала
копошиться у себя в декольте.
Кто-то шаркнул ботинком с пряжкой, кто-то кашлянул в платок.
Что ж, можно простить девушке подобную шалость. Мавре очень
нравилось нравиться мужчинам. Но с её внешностью она могла лишь
временно всколыхнуть у кавалера животные инстинкты. Декольте Мавры
Егорьевны пусть и уступало елизаветинскому, но ненамного.
Даже Разумовский и тот хмыкнул и облизался. И если не смотреть
на лицо вошедшей девушки, то можно было бы облизывать сухие губы и
всем остальным.
— Ну же, Маврушка! — Елизавета Петровна ощутила непривычную
эмоцию, будто тут, в этом обществе, находится женщина, что могла бы
составить конкуренцию первой красавице России.
Изрядно помяв свою грудь, Мавра вытащила из мягких тисков
искомую вещицу.
Пётр Иванович Шувалов — единственный из мужчин, кто не был
сильно впечатлён зрелищем изъятия из женских достоинств достаточно
большой табакерки. Он подошёл к Мавре и взял в свои руки
серебряную, с незначительной инкрустацией бриллиантами и золотом,
вещицу. Крышечка её была ещё теплой, но Шувалов, не дипломат, не
граф, а сын помещика, и бровью не повёл.
Хотя Мавра Егорьевна была бы явно не против, чтобы Пётр взял в
свои руки и то, откуда была извлечена вещь. Шувалов-то и вовсе тут
во многом потому, что Мавра была в него влюблена. Впрочем… она,
страждущая замужества, влюбилась бы и в того гвардейца. Вот только
с Шуваловым вполне ещё можно рассчитывать на что-то, особенно если
забрезжит рассвет правления Елизаветы Петровны. А вот с гвардейцем
— вряд ли.
Шувалов ещё немного покрутил у себя в руках вещицу, а после, в
нетерпении, к нему подскочил Иоганн Герман Лесток (или Арман —
такое французское звучание больше предпочитал сам авантюрист). И
теперь они, отбирая друг у друга табакерку, по очереди её крутили,
открывали, трясли, силились понять, где же спрятана важная
записка.