― Это теннисная форма, идиот!
Теннисная чего?
― И даже если бы мне срочно понадобились деньги, я бы никогда не стала добывать их подобным образом!
― Твоя нравственность волнует меня в последнюю очередь.
― Теперь я могу быть спокойна, ― с издевкой складывает на груди руки, ― а то уж было подумала, что в тебе проснулись братские чувства.
― Спятила?
― Не Я с бешеными глазами тащила ТЕБЯ через улицу, ― замечает, а я даже возразить ничего не могу.
Спятил, да. Наверняка.
Иначе какещё объяснить всё это дерьмо?
― Он лапал тебя, Гладкова. Ещё немного и в трусы бы тебе полез.
― А вот это не твоё собачье дело, ― цедит, обходя меня со спины.
Какого хрена я вообще распинаюсь?
― Да делай, что хочешь, мне плевать! ― давно бы так, да?
― Отлично!
― Блеск!
― Восторг! ― кричит, но её крик теряется на фоне бешено ревущего мотора.
Секунда.
Мне хватает её, чтобы понять, что Соня стоит на дороге, и на неё на всех парах несётся чёрная хонда. Хрен его знает, что в этот момент мной управляет. По щелчку на таймере будто зверею. Бросаюсь вперёд и буквально выталкиваю невыносимую собой. И это пиздец. Потому что лихач пролетает в каком―то ничтожном сантиметре от нас.
Сантиметре, понимаете?
Инстинктивно сильнее сжимаю её подрагивающие плечи. Мозг подает сигнал оттолкнуть, но воздух в легких заполняет её чертов запах, и это срабатывает, как гребаный триггер. Замираю, замечая, как она жмётся, стискивая пальцами мою куртку. Часто дышит. А ещё вся с головы до пят дрожит. И должен отстраниться ― по всем, сука, законам должен ― но вместо этого залипаю, как малолетний пацан.
И пока мозг пытается ликвидировать этот сбой, Соня вскидывает взгляд. Собираюсь оттолкнуть, но она делает это первой. Её глаза расширяются, она разжимает пальцы и резко отшатывается. А меня так это злит, что с цепи слетаю.
― Какого хера ты не дорогу не смотришь?
― Тебе то что?
― Я из―за тебя жизнью рисковал!
― Мог бы и не рисковать, я не просила!
― Я не такой мудак, ясно? То, что я тебя ненавижу вовсе не означает, что я буду стоять и спокойно смотреть, как тебя раскидывает под колёсами! ― ору чистую правду, и до девчонки, кажется, доходит.
Всё так же часто дышит, и её глаза всё так же широко распахнуты, но в истерике больше не бьется. А ещё ― не боится, потому что нагло разглядывает меня, будто на торгах.