Упустил. Что, наверное, никогда себе не прощу.
Наверное?
Точно. В этом сомнений быть не может.
В том, что Она лежит сейчас здесь, в этом тесном и душном гробу, только моя вина. И она с корнем вырывает из груди сердце раз за разом, каждый день. И это не изменится ни через год, ни через пять, но через десять ― никогда.
― Тох, ― тихо, и я будто только теперь, с голосом Градского, понимаю, насколько всё вокруг реально.
Тяжело ― сука, невозможно ― но беру себя в руки и поднимаю взгляд. Её необыкновенные дымчато―зеленые глаза закрыты, а тонкие руки скрещены на груди. И не знаю, может это всё галлюциногенный бред, но кажется, будто она улыбается. Будто… ей хорошо?
Это вообще возможно?
Я блин ничего не смыслю во всех этих ритуалах. Крещёный, но в Бога не верю. И во всю эту хрень про испытания, которые дарованы нам свыше ― тоже. Про земной путь, жизненные мытарства, великую любовь к людям… бесов, которые собираются вокруг вышедшего из тела духа, чтобы утащить его в ад. Я бы все эти молитвы пропустил, и не видел бы всех этих людей, всю эту напускную печаль, всё это враньё. Мне только одной её было бы достаточно. Я бы сам похоронил ― без песен, крестов и священников. Но Федька верно сказал ― нужно по правильному. Как Она бы того хотела.
«Мама, мамочка, мамуля…» ― слышу себя пацаном, ребёнком, что горюет по потерянному. ― «Ну почему, а? Почему ты ушла? Обещала ведь, что никогда…».
И едва сдерживаюсь, потому что рыдания с силой рвутся наружу.
Я не плакал ни разу с того дня. Злился, напивался, кричал, крушил, но не плакал. И дело не в том, что мужчины не плачут. Плачут. Просто я не мог. Не получалось.
А теперь… теперь я целую её, такую родную, но холодную, и готов умереть от осознания того, что делаю это в последний раз.
В. Последний. Сука. Раз.
Федька кладёт мне на плечо руку, и я отрываю дрожащие губы от её лба ― медленно, вдыхая всё ещё ЕЁ запах. Даже после всех этих дней и манипуляций, она всё ещё пахнет корицей и домом.
Хотя есть ли он теперь, этот дом?
Объятия, соболезнования и это «если что―то понадобится…» повторяется как на зацикленной пленке. Не знаю, сколько раз, просто не считаю. Лишь не мигая смотрю на то, как гроб опускают в яму, навсегда зарывая его в земле.
Цветы, цветы, цветы… всюду. Мама их очень любила. Особенно, альстромерии. Я помню об этом каждую секунду, но сегодня принёс розы.