Я дошёл до последних страниц. Здесь почерк снова сменился. Он
стал холодным, бездушным, юридически выверенным. Это уже не были
записи. Это был официальный документ, договор, переписанный в
книгу. Договор займа между «боярином Демьяном, сыном Волкона, из
рода Волконских» и «боярином Игнатом, сыном Микулы, из рода
Медведевых».
Сумма, указанная в договоре, заставила меня присвистнуть. Она
объединяла все предыдущие долги и добавляла к ним новые, с
какими-то совершенно драконовскими, ростовщическими процентами.
Цель займа: «на закупку материалов и обеспечение работ для создания
шедеврального меча для представления на Великом Княжеском
турнире».
Я читал дальше, и волосы на моей голове, которой я пока не
обзавёлся, начали шевелиться. Пункт о залоге. Он был прописан чётко
и безжалостно.
«В случае невозврата полной суммы долга в указанный срок, в
полную и безраздельную собственность боярина Медведева переходит
всё движимое и недвижимое имущество рода Волконских, включая
боярскую усадьбу со всеми постройками, прилегающие земли и
кузницу».
Всё. Подчистую.
И последняя строка. Дата окончательного возврата долга. Она была
назначена ровно через месяц после дня семнадцатилетия наследника,
Всеволода Волконского. То есть, на следующий день после того самого
Испытания Совершеннолетия.
В этот момент вся картина сложилась в моей голове. Это была не
просто серия неудач и плохих решений. Это была гениально
разыгранная, многолетняя партия. Медведев не просто давал в долг.
Он инвестировал в банкротство. Долг был лишь юридическим
основанием.
Я захлопнул книгу. Глухой хлопок обложки прозвучал как выстрел в
тишине кабинета. Теперь у меня был полный набор: трагическое
прошлое, могущественный враг, кристально чистый мотив и смертельный
дедлайн.
Катастрофа перестала быть грустным рассказом старика. Она стала
документом. Фактом. Протоколом.
Моя рука инстинктивно сжала в кармане тяжёлую бронзовую печатку
с волком и молотом. Долг — это проблема. Молот — это единственное
возможное решение. И времени на то, чтобы найти это решение, у меня
почти не осталось.
Я сидел в пыльном, промозглом кабинете своего покойного отца, и
холод исходил не только от каменных стен. Он шёл от пожелтевших
страниц долговой книги, лежавшей передо мной на столе. Цифры,
зафиксировавшие медленную агонию моего рода, казалось, высасывали
из комнаты остатки тепла.