И в эту пустоту, в эту тишину, вторгся он. Первый пакет данных.
Первый неоспоримый, наглый и совершенно отвратительный признак
того, что я нахожусь в физическом мире.
Запах.
Мой мозг, изголодавшийся по любой упорядоченной информации,
вцепился в этот новый поток данных и начал его препарировать с
дотошностью профессионального газового хроматографа. Букет был
сложным, многогранным и абсолютно незабываемым. Верхние ноты —
резкий, бьющий в нос аммиачный удар, продукт разложения мочевины.
Проще говоря — застарелый мышиный помёт. К нему примешивалась
всепроникающая, въедливая пыль, которая, казалось, была старше
этого мира. Когда первоначальный шок проходил, раскрывалось
«сердце» аромата — плотное, густое тело запаха, сотканное из
геосмина — органического соединения, выдающего присутствие плесени
на сырой древесине, — и тёплого, чуть сладковатого духа прелой,
влажной соломы. Это был запах медленного, уверенного гниения. И в
основе всего этого великолепия лежал тяжёлый, кислый шлейф масляной
кислоты, безошибочный маркер немытого, больного человеческого тела,
пропитанного застарелым потом.
И вишенкой на этом ольфакторном торте, финальным аккордом этой
симфонии вони, была острая, сухая, лекарственная нота полыни.
Кто-то, очевидно, обладающий тонким чувством прекрасного, пытался
этим мощным ароматом перебить всё остальное. Гениальный план,
надёжный, как швейцарские часы, купленные Семёнычем на AliExpress.
В результате получился новый, ещё более тошнотворный микс, от
которого у меня, не имевшего на тот момент желудка, начались
фантомные рвотные позывы. Это был не просто запах. Это было
оскорбление для обонятельных рецепторов. Это было заявление.
Заявление о том, что я попал в место, где гигиена была не в почёте,
а её место занимала фитотерапия.
Вслед за запахом, словно боясь опоздать на вечеринку, начал
просачиваться и звук.
Первым делом я снова услышал его. Удар. Пауза. Удар. Теперь он
был не в моей голове, не в хаосе данных. Он был где-то там,
снаружи. Далёкий, но абсолютно реальный. Гулкий, тяжёлый удар
молота о наковальню. Мой якорь из предыдущего мира каким-то образом
перенёсся в этот. Это немного успокаивало. В этом мире кто-то, по
крайней мере, работал, а не только источал ароматы.
Затем мой слух, словно настраиваясь на новую частоту, начал
выхватывать и другие звуки, создавая то, что можно было назвать
«звуковым ландшафтом нищеты и запустения».