И в этот момент где-то в толпе чей-то молодой голос отчетливо
произнес:
— Ну и слава Богу, что этот сдох...
Александр вздрогнул, будто его хлестнули по лицу. Фраза
оборвалась. В толпе началась возня. Кого-то лупили. Вероятно —
наглеца, посмевшего порочить усопшего, но сказанное им уже повисло
в морозном воздухе.
Когда императорская карета, все еще увитая траурными лентами,
возвращалась в Зимний, на Дворцовой площади уже не было ни души.
Лишь вороны клевали оставленные венки. Вдруг лошади шарахнулись в
сторону — прямо перед ними валялся кем-то подброшенный заледеневший
труп дворняги.
«Вот и вся скорбь», — подумал Александр, когда жандарм
охраны, наклонившись к приоткрытой дверце кареты объяснил
случившееся.
Император молчал всю дорогу. Лишь у самого дворца он неожиданно
сказал сопровождавшему его Шувалову:
— Знаешь, граф, мне кажется, мы сегодня похоронили не только
отца. Мы похоронили нечто большее.
Шувалов хотел что-то ответить, но в этот момент часы на
колокольне пробили полдень. Один из колоколов дал трещину и издал
пронзительный, почти человеческий стон.
***
Рассвет подкрадывался к Константинополю, как вор. Над Босфором
висел густой, соленый туман, скрывая движение русских шлюпок. Вода
была черной, маслянистой, лишь изредка вспыхивая отблесками первых
лучей, пробивавшихся сквозь дымку.
Полковник Маскальков стоял на носу головного катера, и каждый
мускул его тела был напряжен, как тетива перед выстрелом. Пальцы в
белых перчатках судорожно сжимали эфес сабли — той самой,
подаренной ему лично князем Меншиковым после Синопской битвы.
Гребцы, закутанные в темные бурки, работали веслами почти
беззвучно. Лишь редкие всплески нарушали зловещую тишину. Впереди,
на высоком берегу, высился дворец Долмабахче — ослепительно белый,
с резными арками, позолоченными решетками и высокими
башенками-минаретами, упиравшимися в низкое свинцовое небо.
— Готовы? — прошептал Маскальков, не отрывая глаз от дворца.
Поручик Гринев, его заместитель, молча кивнул. Лицо молодого
офицера было бледным, но решительным. Он уже видел смерть под
Севастополем и здесь — в Константинополе, но сейчас в его глазах
читалось нечто большее — предвкушение.
Первая пуля просвистела над головами десантников, когда до
берега оставалось не больше ста шагов.
— С крыши! — крикнул кто-то сзади.