Разобравшись с Азбукой, принялся за
обязательный Часовник — Часослов, содержащий литургические тексты
суточных служб. Часть этих служб пришлось учить наизусть. За
Часословом последовал Псалтырь. А ещё через несколько месяцев стал
разбирать Деяния Апостолов — последнюю книгу начального обучения.
Такой быстрый темп обретения знаний шокировал окружающих. И позже
даже иностранный дипломат, барон Мейерберг так написал о
способностях царевича: «Дух его наделён такими блестящими
врождёнными дарованиями, что нельзя не пожалеть, что свободные
науки не присоединились ещё украсить изваяние, грубо вылепленное
природой вчерне». В конце этот товарищ, конечно, подгадил, намекая,
что я не изучал философию и прочую муть, но для иностранцев
подобное было в порядке вещей.
С семи лет мной стал заниматься
Григорий Васильевич Львов. Подъячий «ставил» мне руку при помощи
упражнений на прописях. После написания букв, слогов, слов мы
переходили к образцам скорописей нравоучительных изречений. Надо
сказать, что письмо мне особо не давалось. Прошлая механическая
память отказывалась приводить почерк в идеальный вариант. С
огромным трудом и чётким осознанием того, что никакого компьютера
здесь не предвидится, мне удалось выдать нечто приемлемое, но не
более того.
Учёба продолжалась. Уже на восьмом
году перешёл к освоению церковных песнопений, содержащихся в
Октоихе. Почти два года было потрачено на изучение ежедневных и
праздничных служб. И как будто мне этого было мало, — на десятом
году пришло время «Страшного пения» — служб Страстной седмицы. И
поскольку именно в этот момент вновь обо мне стали болтать всякую
глупость, то я от страха запел, причём так запел, что в церквях от
моего исполнения народ начинало «колбасить», и люди буквально
рыдали. С одной стороны, согласен, не каждый раз слышишь, как в
прошлом неплохой певец, а сейчас ребёнок точно попадает в ноты, но
всё же это явно перебор. Особенно мужчины удивляли. Ладно женщины,
но чтобы бородатые мужики так заливались слезами. Это было
нечто…
Отдельное внимание приходилось
уделять «дядьке» Борису Ивановичу. Толстоватый бородач был явно
неглуп, образован, хитёр. Этот товарищ имел очень хорошую
библиотеку, чем я стал пользоваться совершенно бесцеремонно. Мне
настолько надоели церковные книги, что светские стали
восприниматься за радость. Боярин также был счастлив угодить тем,
что нашёл мне учителей польского, латыни, английского и
французского. Последнее увлечение вызвало некоторую оторопь среди
придворных, так как подобное среди царственных особ ранее не
практиковалось. Так что воспитатель на удивление показал себя
человеком крайне полезным, доставая то, что мне было необходимо, и
выполняя такие поручения, которые ставили других в тупик.