Промочив горло из фляги, я снова обрел дар речи, пробормотав
хрипло:
— Вы кто? Какой сейчас год? Где я?
Мои вопросы выглядели, конечно, глупейшими, тем не менее,
человек с погонами ответил:
— Я Максим Максимович Терехов, штабс-капитан. Сейчас 1834 год. И
все мы на Кавказе.
Я кивнул, не понимая, как оказался в теле прапорщика XIX века.
Но, если все это не бред умирающего сознания, то… Значит, я теперь
не просто полный тезка героя Лермонтова, а сам стал литературным
персонажем. Вот это совпадение!
Как только я на слова Максима Максимовича кивнул головой, так
перед глазами все поплыло. И я снова отключился, а пришел в себя
уже в совсем иной обстановке. Вокруг меня находились каменные стены
без всякой штукатурки. Но, лежал я на этот раз не на земле, а на
кровати. Кто-то заботливо перенес мое тело сюда, уложил, раздел и
даже накрыл серым шерстяным одеялом, простым, но достаточно теплым.
В углу на столе стояло нечто, вроде масляной лампы, которая
выполняла функцию единственного источника света в помещении.
Голова у меня по-прежнему была перевязана и болела, но боль уже
не была столь острой, как в начале, сосредоточившись больше в месте
удара на затылке с правой стороны. Я же лежал, повернувшись на
левый бок и глядел на примитивную лампу, думая о том, как же так
могло получиться? Меня мучил вопрос: как я оказался в прошлом, в
другой реальности, отстоящей во времени почти на два столетия?
Объяснений этому я не находил, как ни старался. У меня их просто не
имелось. Оставалось лишь принять неизбежное, что, слетев с
мотоцикла, я попал прямиком сюда. Впрочем, все указывало на то, что
я каким-то чудом остался жив. А это все-таки обнадеживало само по
себе. Потому я немного успокоился, не став излишне перегружать свой
мыслительный аппарат поиском объяснений произошедшему, а просто
заснул.
Когда проснулся, то сразу же обнаружил, что состояние мое
улучшилось. Затылок все еще ломило. Но, боль уже казалась вполне
терпимой. Преодолев головокружение, я даже смог самостоятельно
свесить ноги с кровати. Приняв сидячее положение, я ощутил, что,
кроме головы, у меня ничего не болит. Лампа давно погасла, а из
единственного окна без стекол, закрываемого лишь ставнями с
прорезями, в комнату падало немного света. Отчего я получил
возможность рассматривать себя.