Кивок организатора. Мой черед. Вдох. Выдох. Ноги чуть коснулись
боков кобылки.
— Но! – тихо сказал я.
Она тронулась с места. Сначала неохотно, потом, почувствовав
свободу, перешла на легкую рысь. Ветер ударил в лицо. Запах пыли и
лошадиного пота. Сердце заколотилось в груди – то ли от нагрузки,
то ли от предвкушения. Или страха?
Шесты приближались. Я поднял шашку, клинок блеснул на солнце.
Целься!
Внезапно кобылка споткнулась. Неровность? Дыра в земле? Неважно.
Она рухнула. Неуклюже, тяжело. Я полетел вместе с ней. Шашка
вылетела из руки. Удар. Земля. Резкая, невыносимая боль.
Темнота.
***
Кто-то толкал меня. Настойчиво так. "Хорунжий! Петро Васильевич!
Проснись!"
Я застонал. Все тело ныло. Голова гудела. Попробовал открыть
глаза. Темнота. Нет, не та, в которую я “окунулся” после полета с
Селесты. Обычная ночная темнота. Над головой – звездное небо,
низкое, яркое, такое, какого я не видел в городе уже лет сорок.
Пахло дымом костра из быстро горящего хвороста, навозом, мокрой
землей и чем-то незнакомым, терпким. Почему хорунжий? Я ведь
есаул…
Рядом горел костер. Яркий, бросающий блики на лица сидящих
вокруг. Лица… молодые. И пожилые. И одежда… Шаровары, бешметы,
чекмени – все разного цвета и фасона. Заметил несколько бурок на
земле.
Ко мне обернулся совсем еще пацан, лет семнадцати, не больше.
Худой, с папахой на затылке.
— Петро Василич! Кулеш готов! Пожалуйте откушать!
Петро Василич? Это он мне? Я попытался приподняться. Тело не
слушалось. Руки, ноги – чужие, слабые, ватные. Одежда… тоже
казацкая, военная. Все не мое. Что за чертовщина?
— Давай, Петро Василич, подсаживайся, — другой, постарше, с
усами а-ля “морж”, протянул мне руку. Я с трудом ухватился за нее,
он рывком помог мне сесть.
Степь, ночной лагерь. Костер и казаки. Некоторые чинят упряжь,
некоторые едят из котла. Молодой парень, который меня будил, уже
сидит у костра, достает из голенища сапога… деревянную ложку? И
другие тоже? И все это ни разу не Михайловская. Автомобилей нет,
электрических столбов тоже. Да и домов не наблюдается.
Я опустил взгляд на свои сапоги. Высокие, кавалеристские, с
фигурным вырезом вверху голенища – ни разу не ичиги, как на
остальных, а так называемые “гусарские ботики”. Просунул руку в
правый сапог. Есть! Тоже деревянная ложка.
Автоматически, сам не понимая зачем, я взял ложку и потянулся к
котлу, стоявшему на углях. Пахло… кулешом. Не обманули. Пшенная
каша на бульоне, с мясом и луком. Наваристо. Горячо. Но пустовато.
Картошки не хватает.