Прошло четыре года. Скитания,
потери, унижения. Я бы давно сдался, если бы не Дмитрий Васильевич
— наставник, воин, человек долга. Он не дал мне утонуть в жалости к
себе, не дал скатиться в пучину отчаяния. Он говорил: «Ты — потомок
Великих. Отвергнуть испытания — значит отвергнуть их выбор». Он
стал моей совестью, когда собственной уже не хватало.
И вот мы в пути. Уже неделю мы
пробираемся к Лабиринту Судеб — месту инициации одарённых. Там я
должен получить свой Дар. Сны вернулись. Как будто отец чувствует
мою тревогу. Или зовёт. Или предупреждает.
— Михаил, пора вставать, — раздался
голос Дмитрия Васильевича. За дверью постучали — и наставник вошёл,
как будто точно знал момент моего пробуждения. Его шаги были
лёгкими, но военную выправку скрыть было невозможно.
Окинув взглядом комнату, он
спросил:
— Опять отец снился?
— Откуда ты знаешь?.. — Я каждый раз
удивлялся его аналитическим способностям.
— Поживи с моё, — усмехнулся он. —
Научишься замечать главное. А потом — делать выводы.
Пока я умывался, он, как обычно, не
удержался от наставлений: про терпение, возраст, мудрость. Его
утренние поучения стали привычным ритуалом. Я слушал с полуулыбкой.
Иногда хотелось поддеть его, но язык не поворачивался.
Собрав вещи, я взял сумку из его рук
и последовал за ним в столовую. Там нас уже ждала недовольная
кухарка — женщина с измученным лицом и взглядом, в котором застыли
десятки бессонных ночей. Вчера она же вручила нам ключи — здесь
она, по всей видимости, заменяла весь персонал. Её бессловесность
говорила громче слов.
Получив тарелки с яичницей,
сосисками и хлебом, мы сели за стол у выхода. Молчали — будто по
негласному уговору не разрушать тишину утра. Было что-то священное
в этом молчании. Некий ритуал.
После горячего я сбе́гал за чаем и
ватрушками. Чай оказался настолько отвратительным, что его вкус
напоминал воду из-под крана после неудачного ремонта труб —
горький, тусклый и каким-то образом вязкий, словно через него
пропустили пыль и наждачную крошку. Но мы пили его как воины перед
боем — не за вкус, а за возможность это делать. Каждый глоток как
напоминание о реальности.
Так прошёл мой день рождения.
Восемнадцать. Без свечей, без подарков. Только еда, старый
наставник и мысль: а будет ли девятнадцать?
— Ну что, посидели на дорожку — и
хватит, — сказал Васильич, поднимаясь из-за стола. Его голос
прозвучал легко, почти весело, как будто он не вёл меня на
испытание, которое могло стать последним.