Я сел во главе стола, и все разместились вокруг — мужики, их
жены, дети. Захар со своими служивыми держались чуть в стороне —
видать, профессиональная привычка. Но и им нашлось место за
столом.
Кто-то затянул песню — протяжную, раздольную. Другие подхватили.
Голоса сплетались, поднимались к звездному небу. Я смотрел на эти
лица, освещенные теплым светом, открытые, простые, и чувствовал,
как что-то внутри меня оттаивает, размягчается.
Вот она, Россия. Не в столицах, не в княжеских палатах — здесь,
под яблоней, за общим столом, под общей песней. Здесь, где беда
сплачивает, а радость делится на всех.
Машка сидела неподалеку, и наши глаза то и дело встречались
через стол. В ее взгляде плясали отблески факелов, а на губах
играла легкая улыбка.
— За барина нашего! — вдруг громко произнес Петр, поднимая
кружку с квасом. — За Егора Андреича! За барина! — подхватили
остальные.
Я смущенно качнул головой:
— За всех нас, — ответил я, поднимая свою кружку. — За то, что
вместе мы — сила, с которой не справиться никакому врагу.
В какой-то момент вечера, я задумался, глядя на опустевшую
тарелку перед собой, — тут же должна быть распространена репа?
Мой голос в полутьме прозвучал громче, чем я ожидал. Видать, я
это сказал вслух. Головы повернулись в мою сторону, и я продолжил,
уже увереннее:
— Из неё же делают много разных блюд, причём… — я порылся в
памяти, вспоминая скучные уроки истории, где сонный учитель
монотонно рассказывал о пищевых привычках наших предков, — вкусно
же?
Степан, сидевший у края стола, вытер рукавом бороду, на которой
блестели капли кваса, и усмехнулся.
— Вкусно-то вкусно, барин, — кивнул он, — да только не
разгуляешься нынче.
— А сколько посадили репы? — я задал свой вопрос, не обращаясь
конкретно ни к кому.
Степан вздохнул, и в этом вздохе слышалась вековая крестьянская
печаль.
— В этом году немного, — он покачал головой, и свет от лучины
скользнул по его лицу. — Клятый староста зажал семена. Говорил,
всему свой черед, а семян на всех не хватает. — Степан сплюнул в
сторону, показывая свое отношение к старосте. — Поэтому в лучшем
случае хватит до Рождества. А там… — он развел руками, словно
показывая пустоту, которая ждала нас после праздников.
Я задумался, машинально постукивая пальцами по деревянной
столешнице. Звук получался глухой, как будто я отстукивал ритм
какой-то старинной песни, которую никто уже не помнил.