— А что если… — начал я, и глаза присутствующих снова обратились
ко мне. — Что если сейчас посадить репу? В достаточном количестве?
А собрать перед первыми заморозками…
Фома, сидевший справа от меня, хмыкнул, но ничего не сказал. Его
широкое лицо, обрамленное густой бородой, выражало скептицизм, но
не откровенное неверие.
— Наоборот, хранить будет легче, — закончил я свою мысль,
чувствуя, как в голове складывается план.
Я повернулся к Фоме. В его глубоко посаженных глазах отражался
огонь от факела, делая взгляд пронзительным.
— Надо бы в город съездить, — сказал я ему, — обязательно купишь
семена. Сколько сможешь найти.
Фома кивнул, не говоря ни слова.
Я обратился к Степану:
— И неплохо бы посадить ещё редиски. — Мысли лились потоком, —
Теплицу видел, как я делал? Пара недель — и будем кушать
свежую.
— Сделаем, барин, — уважительно кивнул он.
Ужин подходил к концу. Миски опустели, кувшины с квасом
опорожнились. Люди начали зевать, прикрывая рты ладонями. Кто-то
уже поднялся, чтобы идти спать, благодарно кивнув хозяину дома.
Я оглядел стол, и внезапная мысль кольнула меня:
— А знаете, чего не хватает? — спросил я, и головы снова
повернулись ко мне. — Наливочки. Или вина.
Прохор, сидевший в дальнем углу, закашлялся от неожиданности.
Его фигура затряслась в приступе смеха или кашля — трудно было
различить.
— Вина, говорите? — прохрипел он, когда снова смог говорить. —
Это по праздникам разве что у боярина на столе бывает.
Я кивнул, вспоминая, что из всех уроков истории, вино было
упомянуто как достаточно дорогой напиток, доступный лишь знати или
в особые дни.
— Но наливку-то можно сделать, — заметил я. — Ягоды есть?
— Ягоды-то есть, — медленно проговорил Степан, поглаживая
бороду. — В лесу много чего растет, Бог не обидел.
— Вот и славно, — я хлопнул ладонью по столу, заставив
подпрыгнуть пустые миски. — Завтра и обсудим.
Люди стали расходиться. Я тоже поднялся и направился в дом.
Засыпая, я несколько раз прокручивал мысли о репе, редиске и
наливке.
Но Машка не дала погрузиться в сон так легко. Она тихо
проскользнула ко мне под одеяло.
— Не спишь, Егорушка? — шепнула она, и в её голосе слышалась
улыбка.
Я приподнялся на локте, вглядываясь в темноту. Лунный свет,
проникавший через ставни, выхватывал из мрака лишь часть её лица —
изгиб скулы, мягкую линию губ, блеск глаз.