Первой я увидел конечно же Машку. Она стояла чуть впереди
остальных, в простом синем сарафане, руки сцеплены перед собой так
крепко, что побелели костяшки. Волосы выбились из-под платка,
обрамляя лицо прядями. Глаза — широко распахнутые, полные такого
неприкрытого беспокойства, что у меня что-то дрогнуло внутри.
Когда наши взгляды встретились, я увидел, как она подалась
вперед всем телом, словно хотела броситься навстречу. Но тут же
осадила себя, замерла, только грудь высоко вздымалась от частого
дыхания. Глаза ее метнулись к моей перевязанной руке, и я увидел,
как вспыхнула в них тревога.
Мне вдруг так захотелось соскочить с лошади, подхватить ее на
руки, прижать к себе, чтобы успокоить эту бурю эмоций, плескавшуюся
в ее взгляде. Но нельзя. Мы оба знали, что нельзя. Я — барин, она —
крестьянка. Между нами целая пропасть, заполненная условностями,
традициями, ожиданиями. И все же… все же в такие моменты эта
пропасть казалась такой незначительной.
— Слава Богу, вернулись! — выдохнула Прасковья, крестясь широким
жестом. — Целы все?
Захар спешился первым, коротко кивнул:
— Целы. Бандитов побили. Торговцев освободили.
И как будто эти слова сломали плотину — деревенские женщины
бросились к своим мужьям. Беременная жена Петра, едва переваливаясь
с ноги на ногу, подбежала к мужу, вцепилась в него, как утопающий в
соломинку. Он гладил ее по спине, что-то шептал на ухо,
успокаивая.
Жена Ильи, только молча прижалась лбом к его плечу, а он положил
ладонь на ее затылок — жест, полный такой глубокой нежности, что
смотреть было неловко.
Прохор и Семен, тоже оказались в кольце объятий своих домочадцев
— жены, дети, все лепетали, спрашивали, трогали, словно не веря,
что живы вернулись.
Я медленно слез с Ночки, погладил ее по шее:
— Молодчина, — шепнул я ей на ухо. — Заслужила отдых.
Повернулся к деревенским, кивнул:
— Все хорошо.
А сам пошел к своему дому. Слышал, как позади меня Машка
семенит, стараясь не отстать, но и не приблизиться слишком явно.
Чувствовал ее взгляд на своей спине — обжигающий, полный
невысказанного.
Поднялся на крыльцо, толкнул тяжелую дверь в сени. Машка юркнула
следом, словно маленькая белка. Дверь закрылась, отрезав нас от
внешнего мира, погрузив в полумрак и прохладу сеней.
И тут она не выдержала. Разрыдалась, бросилась ко мне, обвила
руками шею, прижалась всем телом — теплая, живая.