Моим инструментом оказался ржавый,
тупой, как полено, обломок ножа. Им было невозможно чистить. Им
можно было только скоблить. Для меня, перфекциониста, для которого
каждый грамм продукта был ценностью, это оказалось
пыткой.
Третьим, последним кругом, были
котлы. Два гигантских чугунных монстра, покрытых изнутри толстым,
как кора дерева, слоем пригоревшей каши и жира. Чтобы отмыть их,
нужно было сначала залезть внутрь, а затем, стоя на коленях,
скоблить их песком и поливать едким щелоком, который разъедал кожу
на руках. Жар от остывающего очага смешивался с едкими парами
щелока, потому дышать в этом аду было почти невозможно.
Весь день прошел в этом тумане под
нескончаемый, яростный рев Прохора, который находил повод для гнева
в каждом моем действии. Я был слишком медленным, слишком неуклюжим,
слишком слабым.
Наконец, когда день закончился, нам,
поварятам, разрешили поесть и выдали по деревянной миске жидкой,
мутной баланды. Серая, почти прозрачная жидкость, в которой одиноко
плавало несколько полупрозрачных кусочков брюквы и, если
присмотреться, пара волокон мяса, срезанного с костей. К этому
прилагался маленький, твердый как камень, кусок черного
хлеба.
Я, как профессионал, не мог не
оценить пищевую ценность этого «рациона». Калорий сто пятьдесят,
может, двести. Белки — почти ноль. Жиры — только те, что не
отмылись от котла. Углеводы — в виде крахмала из мутной жижи. Этого
хватало, чтобы не умереть от истощения за пару дней, но этого
совершенно не хватало, чтобы жить.
Я смотрел в свою деревянную миску,
на мутную, серую жижу, которую здесь называли едой. Несколько
волокон мяса, сиротливо плавающих на поверхности, казалось,
насмехались надо мной. Весь день. С первого луча солнца и до
темноты. Бесконечные ведра с ледяной водой, от которых спина,
казалось, треснула пополам. Горы грязных, мерзлых овощей, которые я
скоблил ржавым обломком, сдирая кожу с пальцев. Гигантские котлы,
из которых выгребал пригоревшую сажу, вдыхая чад и разъедая руки
щелоком.
И вот она. Награда. Эта
баланда.
Я поднял глаза и посмотрел на
Прохора. Он сидел на отдельной лавке у очага, куда не долетали
сквозняки. Перед ним стояла большая глиняная тарелка, полная
настоящей еды: добрый шмат запеченного мяса, от которого шел пар, и
гора рассыпчатой каши, щедро сдобренной маслом. Он громко чавкал,
отрывал куски руками и, смеясь, переговаривался с одним из
стражников, который заглянул на кухню.