Я видел, как обжариваю до хруста
соленые, ароматные щечки гуанчиале, как смешиваю в миске свежие,
оранжевые, как закат, желтки с тертым сыром пекорино романо и
большим количеством свежемолотого черного перца. Как вливаю в эту
смесь немного горячей воды из-под пасты, чтобы темперировать ее и
не дать желткам свернуться.
И как, наконец, смешиваю все это с
горячими спагетти, создавая идеальный, кремовый, обволакивающий
соус, который покрывает каждую макаронину.
Потом — самое простое, самое базовое
удовольствие: толстый ломоть свежеиспеченного, еще теплого
деревенского хлеба с хрустящей, потрескивающей корочкой, на который
медленно тает большой кусок холодного, соленого сливочного масла… Я
стиснул зубы так, что они заскрипели, и чуть не завыл в голос,
впившись ногтями в ладони.
Все. Хватит.
Эта мысль была острой и ясной.
Хватит терпеть. Хватит медленно гнить заживо. Лучше рискнуть и быть
избитым до полусмерти, чем так умирать — медленно, унизительно, от
истощения и бессилия.
Во мне проснулась отчаянная
решимость, выкованная агонией голода. Страх никуда не делся, он
сидел ледяным комком в животе, но решимость была
сильнее.
Я бесшумно, миллиметр за
миллиметром, сполз с нар. Босые ноги коснулись ледяного земляного
пола, и я зашипел от холода. В казарме стояла почти полная тишина,
нарушаемая лишь разномастным храпом.
Двигаясь тенью, используя весь свой
опыт перемещения по забитой персоналом кухне ресторана в час пик, я
прокрался к выходу.
Старая деревянная дверь поддалась с
таким громким, душераздирающим скрипом, что у меня замерло сердце.
Я застыл на месте, превратившись в статую, уверенный, что сейчас
вся казарма проснется. Но нет. Храп продолжался. Никто не
пошевелился.
Ночь была холодной, темной и
безлунной. Я ежился в своей тонкой холщовой рубахе и продолжал
идти, держась в тени строений. Моя цель — кухня. Вернее, не сама
кухня, запертая на тяжелый засов, а то, что находилось за ней.
Мусорная яма.
Место, куда сбрасывали все: овощные
очистки, испорченные продукты, кости, объедки. Я знал, что это
отвратительно. Знал, что это унизительно и опасно — если поймают,
Прохор меня просто убьет, но голод был сильнее брезгливости,
сильнее страха.
Запах ударил в нос еще на подходе.
Резкий, кислый дух гниения. Я подошел к краю неглубокой ямы и,
зажав нос, спрыгнул на мягкую, упругую кучу отбросов.