— Петр Степаныч теплину жгеть, — словно извиняясь,
обронила Никитишна. — Мусора страсть развелось.
Хутор вывалился из сумрака грудой построек: приземистых,
кособоких, сложенных из толстенных бревен, обнесенных высоким
плетнем. На мшистых кольях безглазыми черепами торчали колотые
горшки. Никитишна отворила калитку, Андрейка шагнул
и испуганно вскрикнул. Звякнула цепь, навстречу
с угрожающим рыком дернулось большое и страшное, блеснули
желтые зубы. Со страху почудилось Андрейке, будто на цепи
сидел человек.
— Тю, сатана, пшел отсель! — закричала хозяйка,
послышался мягкий удар. Существо взвизгнуло и нырнуло
в низкий сарай, провонявший влажной псиной и скисшей
едой. По двору стелился сизый в сумерках дым. Андрейку
затошнило от запаха жженых костей, тряпок и еще чего-то,
удушающе гнилого, липкого, сладкого. За пеленой дыма зловеще
подмаргивал оранжевый огонек, окутанный призрачным хороводом зыбких
теней.
— Ты, Клавдия? — утробным басом донеслось
от костра.
— Я, Петр Степаныч, — пропела торговка,
и в голосе ее Андрейке почудился страх.
— Кто с тобой?
— Странники, баба с мальчонкой. Приветим их ради
Христа.
— Опять за свое? — одна из теней
колыхнулась, оформившись в здоровенную фигуру с палкой
в руках. — Чего ты их водишь? Самим нечего
жрать.
— Неудобно, пойдем мы, — прошептала маманька.
— Он энто шутейно, — вымученно улыбнулась
Никитишна, сверкнула золотым зубом и умоляюще пропела:
— Мальчонку жалко, Петр Степаныч, ведь пропадет. Мягонький он.
Им на ночку всего.
— Тьфу, — сплюнула тень. — Сказано, баба —
дура, дура и есть. Привечай голодранцев, пущай объедают,
из глотки последнее рвут. — Палка с силой ткнула
в костер, взметнув в темное, прокопченное небо сноп
жгучих, огненных искр.
— Храни тя Бог, Петр Степаныч, — хозяйка
подтолкнула гостей к дому и заворчала вполголоса.
— Нажег, навонял, а бельишко не додумался снять.
Погубит бельишко. Ну мужики...
Никитишна, жалостно охая, принялась сдирать развешенное
по веревкам белье. «Сказывала, вдвоем живут, а стирано
на десяток», — удивился Андрейка. Рубахи с бурыми
пятнами, простыни, штаны, женское и мужское исподнее, ворох
детских вещей. Соседей обстирывает? Маманька так делала... Только
откуда соседи? Овраги да степь. Андрейка шмыгнул носом.
От костровой вони его замутило, голова закружилась, дым
ел глаза, размывая хутор и опухшие, искривленные ивы,
делая все нереальным и зыбким, словно во сне. Вместе
с дымом плыла вязкая могильная тишина. Не мычала корова,
не возились свиньи в хлеву, не кудахтали куры,
гнездясь на насест. Скотины вроде и нет, где же мясо
на торговлю берут? Жутковатый дом, прячущийся во мгле
на отшибе, и странные люди, пропахшие гарью, внушили
Андрейке безотчетный, ознобливый страх.