Хозяйка сгребла белье в руки, толкнула шаткую дверь.
В сенях темно, пахло сеном, сырой землей и мышами.
— Ступеньки тут, не расшибитесь.
Скрипнула новая дверь, дохнуло застоявшееся тепло. Мутными
пятнами белели оконца, алела лампада, проявляя скорбные лики святых
в убранстве из вышитых рушников.
Зашуршало, чиркнула спичка, горницу залил мягкий свет
керосиновой лампы. Отблески запрыгали по углам и низкому
потолку, нагоняя на Андрейку еще большей жути.
За пределами размытого желтого пятна тьма сгустилась
и угрожающе колыхалась, облизывая печь, низкие лавки
и окованный медью сундук.
— Умывальник за печкой, я поснидать
соберу, — хозяйка упорхнула во тьму.
— Мамунь, — прошептал Андрейка, втягивая голову
в плечи и погромче брякая соском умывальника.
— Мамунь, боязно мне. Может, уйдем? Я кушать совсем
не хочу.
— Ты чего, дурачок, испужался? — мамка ласково
провела по вихрам. — От усталости это
и с голодухи. Ну куда мы пойдем? Неудобно перед
людьми.
— Ну мамунь...
— Все, я сказала.
Андрейка умолк, чутко уловив мамино настроение. С тех пор
как померла Нюрка, она порой сатанела, могла и ударить,
но потом всегда извинялась и плакала. Мамуньке перечить
не моги, дороже встанет.
— Ну, чего как не родные? Давайте к столу, —
в комнате появилась Никитишна, переодевшаяся в домашнее,
грохнула на выскобленный стол чугунный горшок.
— Повечеряем, чем Бог послал!
Тут Андрейка забыл свои страхи. Перед ним брякнули щербатую
деревянную миску душистой, теплой похлебки, рядом ложку
и хлеб. Сверху настыла жирная пленка, швырканешь ложкой,
а там батюшки-святы, картошка, морковь, лучок, мяса шмотки.
Андрейка ел давясь, отфыркивая и косясь на чугун.
Нет ли еще? Добавки дадут иль зажмотят? Мамунька кушала
неторопливо и аккуратно, поднося под ложку кусок. Хозяйка
перекрестилась на образа, но есть не стала,
посматривая на Андрейку и промакивая влажные глаза
концами платка.
Подлила добавки, а потом постелила им в пыльном
чулане. Мамунька намаялась за день, быстро заснула, едва
слышно похрапывая. У Андрейки слипались глаза. На кухне
бренчала посуда, слышались приглушенные шаги и тихий,
вкрадчивый разговор.
Дверь в чулан тихонечко отворилась, под весом грузного тела
жалобно скрипнули половицы, дохнуло гарью и паленой листвой.
На пороге стоял дядька: страшный, угрюмый, заросший черной
бородищей. Чистый разбойник. Андрейка сильно-пресильно зажмурился,
а когда открыл глаза, страшный дядька пропал. А может,
и не было его вовсе. Андрейка уснул.