Тихон расправил плечи, на его лице появилась гордая улыбка. Он
готовился принять запоздалые, но заслуженные поздравления. Ведь мы
возвращались не просто так. Мы возвращались победителями.
Первым нас заметил высокий, плечистый мужик в простой холщовой
рубахе. Он опёрся на свою косу, чтобы вытереть пот со лба, и его
взгляд случайно упал на нашу телегу. На мгновение его лицо выразило
простое любопытство, но затем, когда он узнал сначала Тихона, а
потом и меня, оно застыло. Улыбка, игравшая на его губах,
испарилась, словно её стёрли. Глаза расширились от изумления, а
затем — от чего-то другого.
Он выронил из рук косу. Она с глухим стуком, который показался
неестественно громким в наступившей тишине, упала в траву. Смех и
разговоры оборвались так резко, словно кто-то дёрнул невидимую
верёвку. Все, кто был на лугу, замерли и обернулись в нашу
сторону.
Женщина, стоявшая ближе всех, сдавленно вскрикнула. Её рука
молниеносно метнулась и схватила за плечо маленькую девочку,
игравшую у дороги. Она рывком оттащила её за свою широкую спину,
прикрывая подолом юбки, словно защищая от дикого, неведомого
зверя.
Они не смеялись, не бросали презрительных взглядов, как раньше.
Смотрели на меня с ужасом, таким суеверным, первобытным страхом, с
каким смотрят на восставшего из могилы мертвеца или на
прокажённого, несущего смертельную хворь. Несколько мгновений они
стояли неподвижно, как стадо оленей, застывшее при виде волка. А
затем, словно по невидимой команде, начали пятиться. Медленно,
боком, не спуская с меня глаз.
Спешно, почти бегом, подбирая свои инструменты, низко опустив
головы и стараясь не встречаться со мной взглядом, они обошли нашу
телегу по широкой дуге, забирая на самую кромку дороги. Две женщины
торопливо осенили себя размашистым крестным знамением, их губы
беззвучно шептали то ли молитву, то ли заговор от нечистой силы.
Через минуту на лугу не осталось ни души. Только брошенная в пыли
коса и недостроенный стог сена.
— Что это с ними? — растерянно пробормотал Тихон. Его радостное
настроение испарилось без следа. Он был озадачен и глубоко обижен.
— Словно призрака увидели. Неужто не рады, что род Волконских свою
честь отстоял? Что мы вернулись победителями?
Я молчал, анализировал, мозг мгновенно зафиксировал смену
парадигмы. Презрение, которое я видел до поединка, было понятной
социальной реакцией на слабость и нищету. Оно было неприятно, но
предсказуемо. Это же было чем-то совершенно иным. Я на долю секунды
активировал свой Дар, направив его на удаляющихся людей и видел их
ауру. Она была не красной от гнева или серой от презрения. Она была
окрашена в тошнотворный, дрожащий, желтовато-зелёный цвет. Цвет
животного ужаса.