— БРАТЕЦ! ТЫ ЖИВОЙ!
В палату, запыхавшись, влетел Нишиноя. За ним, пытаясь сохранять
серьезное лицо, но с горящими от волнения глазами, вошел Савамура.
Рю, споткнувшись о порог, чуть не растянулся на полу, но удержал
равновесие и, размахивая каким-то оранжевым шариком, подскочил к
моей кровати.
— Мы так волновались! Я тебе тут это… мандарин принесли!
Целебный!
Он поднес к моему лицу мандарин, на котором черным маркером была
нарисована кривая, но очень жизнерадостная рожица.
— Нишиноя-сан! Савамура-сан! Тише! — тут же материализовалась
рядом Сакура. Ее голос был тихим, но в нем звучала сталь. —
Пациенту нужен покой.
Парни тут же сникли, как проколотые воздушные шарики.
— Ой, простите, Сакура-сан! — Рю тут же сжался и спрятал
мандарин за спину. — Мы… мы тихо.
— Очень тихо, — подтвердил Савамура, виновато улыбаясь. —
Простите, мы просто очень обрадовались.
Сакура вздохнула, но, видимо, поняв, что выгнать этих двоих
будет сложно, просто покачала головой.
— Я понимаю, — смягчилась медсестра. — Но ваше волнение не
должно вредить ему.
Нишиноя и Савамура тут же закивали так усердно, что, казалось,
головы вот-вот отвалятся.
— Я сниму маску на пять минут, — сказала она, обращаясь ко мне.
— Но потом — отдых.
Сакура снова сняла маску. Я сделал глубокий вдох.
— Привет, — прохрипел я.
— Мы тебе тут витаминов принесли, — Савамура положил на тумбочку
сетку с мандаринами
А Нишиноя с самым серьезным видом водрузил рядом… резиновую
курицу. Желтую, пищащую и с безумными глазами.
Я уставился на курицу. Потом на Нишиною.
— Это для поднятия боевого духа, — пояснил он. — Когда ее
сжимаешь, она так уморительно орет. Помогает от плохих мыслей.
Я не выдержал и хрипло рассмеялся, тут же согнувшись от боли в
ребрах.
— Тихо! — шикнула на меня Сакура, но в ее глазах плясали
смешинки.
— Простите, — выдохнул я, отсмеявшись.
Мы помолчали. Они смотрели на меня с таким искренним
беспокойством, что мне стало даже как-то неловко.
— Как дела, Херовато-кун? — уже серьезнее спросил Савамура,
садясь на стул у кровати. — Ты нас напугал.
— Как будто меня переехал каток, — я попытался усмехнуться, но
получилось что-то вроде болезненной гримасы. Голос потихоньку
возвращался. — А потом для верности еще и назад проехал.
Мы помолчали. Я видел, что они хотят что-то спросить, но не
решаются. И я решил помочь им.