Во лесах было, во Муромских - страница 42

Шрифт
Интервал


— Отчего ж невозможно, — не поверил Баташов. — От хороших денег никто не откажется. Купим те деревни, Казюк!

Пожал рудознатец плечами, мол, кто его знает. А про себя подумал, не на всякого пса кол подберешь. Не продаст деревень Синюгин и все тут — гордый помещик и упрямый.

Подумал так — и словно в воду глядел.

Синюгин, правда, принял Баташова, не смотря на все свое пренебрежение к торговому сословию. И даже радушно принял, хлебосольно, как истый русский помещик. И хозяйство свое показал и псарней похвастался. Но вернулся от него богатый покупатель с тем же, с чем поехал. Не продал ему деревень Синюгин.

 — И не уговаривайте, голубчик, не могу! Деревни те родовые, самим Грозным семейству нашем жалованы. Уж простите меня старика, а только и заикаться по сему случаю больше  не советую. Горяч я бываю, как бы не поссориться нам... Заезжайте еще — всегда рад видеть!...

Знал бы заносчивый потомок опричников Грозного, с кем имеет дело, вероятно, держал бы себя по-иному. Возможно даже, сам предложил бы купить у него те деревни. Но в том-то и дело, что Синюгин не знал Баташова.

 Не знал.

Уж и есть за что, Русь могучая,

                                           Полюбить тебя, назвать матерью.


И.С. Никитин

Жарко дышит казюковская домна. Сам он вместе с горновым возится у смотрового окошка, готовясь к выпуску плавки. Оба так увлеклись, что не заметили появления хозяина. Зоркими совиными глазами Баташов в один миг оценил обстановку. Шагнул в угол к ларю с инструментами. Поднял крышку.

Под пешнями, крюками, клещами увидел короткий толстый кнут, сплетенный из тонких сыромятных ремней —главный  знак  власти доменного смотрителя.

Выхватил кнут из-под инструмента. Лицо побагровело, глаза молнии мечут. Лапищей своей страшной сграбастал ворот казюковской рубахи у самого горла.

— Распустил  холопьев, старый хрен! Сам с пешней возишься, а работным и горя мало. Ишь морды какие нажрали!

Будь другой на месте Казюка, наверное, умер бы со страху. Вздрогнул и Егор от неожиданности, но тут же в себя пришел. Попытался руку хозяйскую от ворота оторвать. Сказал с достоинством:

— Пусти,  Родивоныч! Не крепостной я тебе... Ослобони ты меня за ради  Христа от сей должности собачьей. Не умею кнутом править. Поставь другого сюда, у кого рука крепче, да сердца помене. А я лучше в леса пойду, руду тебе искать стану.