— А Глашенька? Она что, так и будет с
ним оставаться?
— Что сделаешь? Теперь это уже не
имеет значения. Много была — немного подождет. Большего, чем было,
уже не может случиться. Жива она — чего же нам еще надо? Пойми,
Аничка, жива она, а это самое главное! А насчет всего остального
давай подумаем основательно, без истерик. Ну?...
Анна Капитоновна глубоко
вздохнула.
— Вот смотри. Ты говоришь про него:
"торгаши вор", а тут сказано: "сын
болярский"...
— Не знаю я такого болярского
сына!
— Но тут же написано!
— Не верю! Написать можно что угодно.
И потом у него семья. Как же это он при живой жене под венец идет?
Татарин что ли?
— Не татарин. Смотри: "... царским
законом и обрядами вселенской православной церкви установленное..."
Выходит, по закону он.
— По закону! Где такой закон, чтобы
при живой жене венчаться? Нет такого закона!
— А если он развелся?
— Скажешь тоже! Развелся. Разводы
только Святейший Синод разрешает, а на это не один год потратить
надо. Когда же он успел?
— А если успел?
— Не может того быть!
— Но без развода его никакой
священник венчать не станет. Стало быть, получил он развод.
Против такого довода Анне Капитоновне
возразить нечем. Правду Артамон говорит, поп без развода венчать не
станет. Подумав, она решительно заявляет:
— Я все-таки сама убедиться должна.
Вели запрягать. Поеду к благочинному...
* * *
Услышав столь невероятную новость,
касимовский благочинный отец Епифаний вначале опешил.
Боже милостивый! Вот же окаянный какую мерзкую штуку удумал.
Уворовать дворянскую дочь, и после этого иметь еще наглость
предложить ей свою подлую руку! Да еще при живой жене!
Как только земля носит этакое
богомерзкое отродье?
У благочинного прямо дух сперло от
страха. Какие последствия могут повлечь за собой гнусные действия
зарвавшегося заводчика! И кто из иереев осмелился осветить венцом
сие явное прелюбодейство? Ужели ж отец Никодим? Нет, не должен. Это
же умный, рассудительный и осторожный поп. И службу знает и
место свое высокое чтит.
Однако, вспомнив щедрую руку
гусевского железопромышленника и его хлебосольство, его пиры с
редкими яствами, со скоморошеством и "фиверками", отец Епифаний
сказал Анне Капитоновне совсем не то, что сам думал по этому
поводу:
— Не говори облыжно, дочь моя, не
говори! Грешно! Сколь мне ведомо, писал он в Святейший Синод. О
расторжении брака писал. Получил ли ответ — не скажу, а что писал
туда — знаю доподлинно. Полагать надобно, получил он разрешение от
брака. И насчет болярства его тоже слыхивал. Хлопотал он. Бумаги
древние у него имеются. Предки его, сказывают, в болярских детях
ходили. Полагаю, докажет он свой достойный ему чин. А ты сразу
"мошенник". Не можно так, мать моя, о всяком человеке отзываться.
Господь Бог велит смирять гордыню свою. Зело подумай допрежь того,
как дело вершить. Подумай, мать честная, размысли. С господом
Богом посоветуйся. Молись! Он подскажет, как быть должно.
Знаю, предки твои благочестивые мудро решали. Без Богу шага не
делали. Вот и ты, мать моя, так ож должна, и да будет над тобой
и над дщерью твоей юной господня благодать. Аминь!