Здравствуй, умная
головка,
Ты давно ль из чуждых
стран?
Кстати, что твоя
«поповка»,
Поплыла ли в океан?
— Плохо, дело не
спорится,
Опыт толку не дает,
Все кружится да
кружится,
Все кружится — не
плывет.
— Это, брат, эмблема
века.
Если толком разберешь,
Нет в России человека,
С кем бы не было того ж.
Где-то как-то всем
неловко,
Как-то что-то есть
грешок…
Мы кружимся, как
«поповка»,
А вперед ни на вершок.
Стихотворец либо не знал,
либо сделал вид, что не вспомнил об одной из главных причин
появления на свет круглых броненосцев. Дело в том, что Парижским
договором 1856-го года, который подвел для России итоги Крымской
Войны, не дозволялось иметь на Черном море боевые корабли. Детища
же вице-адмирала Попова считались «плавучими фортами» и не попадали
под запретительные статьи. Мичман искренне полагал свой будущий
корабль новым словом в военном судостроении и добивался именно
этого назначения.
- Вот и выходит, дорогой барон, что и
я и Сережка, выбрали для службы броненосные корабли. Это вы у нас
истинный марсофлот, пенитель моря-окияну, а нам теперь корпеть под
броней, при солидных калибрах, вблизи родных берегов.
- Так ведь сами этого хотели! -
фыркнул Греве. - Вы, Венечка, только и твердили, что о «поповках»,
да и Серж, насколько мне известно, сам попросился в бригаду
броненосных лодок. И зачем ему, скажите на милость, эти нелепые
посудины?
- Так уж и нелепые! Не забывайте, мон
шер, эти, как вы изволили выразиться, «посудины» - почти точные
копии американского «Монитора», прародителя нынешнего броненосного
флота.
Греве скептически хмыкнул.
- Я, конечно, уважаю седины, но
служить, все же, предпочитаю не на антикварных экспонатах, а на
нормальных судах. Да и вид у этой калоши таков, что без смеха на
него смотреть невозможно!
Сережа, не принимавший участия в
язвительной пикировке, улыбнулся. Перед глазами его снова возник
июльский день 1869-го года: он, девятилетний мальчишка, едет с
матерью на извозчике в сторону Военной гавани Кронштадта, чтобы
полюбоваться на стоящие там боевые корабли...
[1] (лат.) Жребий брошен! – Фраза,
произнесённая Юлием Цезарем при переходе пограничной реки Рубикон.
Употребляется в смысле: «совершить поступок, который не может быть
отменен», «принять опасное и бесповоротное решение».
Жестянка из-под леденцов
- Какой смешной! - громко сказал
мальчик и громко шмыгнул носом. - Будто банку от монпансье
поставили на плот!