— Эй! — донеслось откуда-то спереди. — Эй, соседка! Давай к
нам!
За откидным столом, испещренным нецензурными надписями, в
компании из четырех женщин сидела попутчица Милы, седая старушка в
льняном платье. Двинув костлявым бедром сидящую рядом дородную
тетку с вытекшим глазом, она освободила край сиденья и похлопала по
нему ладонью, приглашая Милу присесть. Протиснувшись вперед,
девушка с облегчением упала на выдранную обивку жесткого
кресла.
Новые соседки смотрели угрюмо, но без злобы. Скорее с
сочувствием. Впервые разглядев их вблизи, Мила едва сдержала крик.
Но промолчала. Вцепилась пальцами в липкую столешницу, усилием воли
подавив готовый вырваться вопль. Напротив нее, точно так же держась
руками за стол, сидела девушка в железнодорожной форме. Широкая
красная линия пересекала ее тело от правого плеча к левой груди.
Когда вагон шатало особенно сильно, казалось, что верхняя половина
норовит сползти вниз, чтобы с чавкающим звуком упасть на колени
соседки — удавленницы с жутковатым синюшным лицом.
— Здравствуйте, — выдавила Мила, с ужасом ощущая, как холодит
раздробленную височную кость вездесущий сквозняк.
Одноглазая тетка вынула откуда-то из-под стола бутылку со сбитым
горлышком и покрытый трещинами стакан со щербатыми краями. В ее
пустой глазнице копошилась бледная личинка. Старушка в льняном
платке привычно убрала выбившуюся прядь за ухо, от которого вниз,
по всему горлу тянулась неаккуратная рваная рана. Ее платье больше
не смотрелось искусной стилизацией. Разодранное, местами истлевшее,
оно выглядело ровесником тех времен, когда Октябрьскую железную
дорогу называли именем русского государя.
— Давай, дочка, — она пододвинула наполненный стакан Миле. — За
упокой души мятежной…
Мила смотрела на обезображенные шрамами тела и лица, на гниющие
лохмотья, но видела лишь вереницу смертей, чудовищных, нелепых,
жестоких, трагичных. Необратимых. И поняв, что не будет, никогда
уже не будет у ее мятежной души никакого упокоя, Мила схватила
стакан дрожащей рукой, глоток за глотком влив в оледеневшее нутро
обжигающую жидкость. Горькую, как несправедливая обида. Соленую,
как слезы.
Запрокинув голову, Мила завыла, обреченно, точно попавшая в
капкан волчица. Печально подперев голову кулаком, запела
старушка-соседка. Следом за ней, пьяно раскачиваясь в такт движению
поезда, заголосили остальные.