Мила выла на одной высокой ноте, самозабвенно, захлебываясь от
жалости к себе.
Сквозь щели в потолке бесстрастно мерцало плывущее над головой
звездное небо.
Петрозаводск, март 2014
Осенний ноябрьский лес походил на
неопытного диверсанта, неумело кутающегося в рваный маскхалат цвета
сырого промозглого тумана. Сердитая щетина нахохлившихся елок рвала
маскировочную накидку в клочья. Высоченные сосны беззастенчиво
выпирали в самых неожиданных местах. И только скрюченные артритом
березки да обтрепанные ветром бороды кустов старательно натягивали
на себя серую дымчатую кисею.
Еще вчера, на радость горожанам,
уставшим от мелкой мороси, поливающей мостовые не слишком обильно,
но исправно и часто, выпал первый снег. А уже сегодня, отравленный
выхлопами заводов, одуревший от паров бензина, он растаял,
превратившись в липкую и грязную «мочмалу». Но это в городе. А лес
по-прежнему приятно хрустел под ногами схваченной первыми
настоящими морозами травой, предательски поблескивал снегом из-под
туманного маскхалата.
Из всех времен года Серебров ценил
именно переходные периоды. Кто-то любит лето — за жару и буйную,
неукротимо растущую зелень. Кто-то зиму — за снег, за чистую
белизну, за Новый год, в конце концов. Поэты воспевают осеннюю
тоску и «пышное природы увяданье». А Серебров больше всего любил
находиться на стыке. Очень уж нравились ему смешанные в одной
палитре осенние рыжие, желтые, красные краски — присыпанные снегом,
схваченные морозцем, до конца не облетевшие листья. Недозима.
Сосед Кузьма Федорович, в прошлом
отличный охотник, ныне, в силу преклонного возраста, полностью
пересевший на рыбалку, частенько ворчал на Сереброва:
—Вечно ты, Михалстепаныч, не в сезон
лезешь. То ли дело по «пухляку» дичь скрадывать, так нет же!
Выползешь, когда под ногами даже трава хрустит… Как ты вообще с
добычей возвращаешься — ума не приложу!?
Прав, кругом прав был пенсионер.
Захваченный первыми заморозками лес словно спешит извиниться перед
мерзнущим зверьем, загодя извещая о каждом передвижении опасных
пришельцев с ружьями. В такое время, как ни старайся передвигаться
осторожно, под ногами обязательно громко хрустнет, если не сбитая
ветром ветка, так смерзшаяся в ледяную корку листва.
Впрочем, Михаил Степанович не
особо-то и таился. Былинный богатырь, широкоплечий и рослый, он
мерно вышагивал по еле заметной звериной тропке, практически не
глядя под ноги. Под тяжелой поступью обутых в подкатанные болотники
ног, треща, разбегались изломанной сеткой маленькие лужицы,
крошилась в труху ломкая заиндевевшая трава, лопались тонкие ветки.
Перепуганное шумом, с дороги исполина торопилось убраться все
окрестное зверье, и даже вездесущая пернатая мелочь стайками
срываясь с верхушек деревьев, стремительно улетала прочь, на
писклявых птичьих языках кроя двуногое чудовище по матери. Серебров
их не слышал, равно как не слышал он, какую сумятицу вносят в
застывший мир замерзшего леса его тяжелые шаги.