Упырь больше не стонал, не выл, не
пытался огрызнуться — он просто молча ждал своей участи, и даже как
будто смирился с ней. А когда широкая ладонь охотника протолкнула
обломок лыжи глубже, чудовище только съежилось и закрыло глаза. В
мгновение ока клыкастая мерзость превратилась в то, чем и была с
самого начала. В ребенка. Тощего, синего от холода, невероятно
уродливого, но все же ребенка. Именно такого, каким Серебров увидел
его впервые.
Не меняя позы, упырь сидел на снегу,
боязливо зажмурившись. Лишь еле заметно вздымалась грудная клетка,
да бегали глаза под плотно сжатыми веками. И не выдержав, Михаил
Степанович отвернулся. Мир вдруг начал расплываться непонятно
отчего, и Серебров поспешил отыскать взглядом неподвижное тело
Буяна. Пес лежал, нелепо подогнув под себя передние лапы,
остекленевшими глазами с ненавистью смотря куда-то сквозь частокол
мохнатых елок. Лицо охотника стало горячим и мокрым. Щекоча кожу,
по нему побежали шустрые капельки, тут же пропадающие в зарослях
густой бороды. Подбородок Сереброва трясся от беззвучных рыданий,
тело дрожало от боли, холода и начинающейся лихорадки, а утопший в
слезах взгляд все метался от мертвого четвероногого друга к
зажмурившемуся ребенку-нежити. Наконец приняв решение, Михаил
Степанович собрался, перестал дрожать, стиснул руку на своем
импровизированном оружии…
… и резко выдрав его из начавшей
покрываться черной коркой раны, отбросил далеко в сторону.
На этом силы кончились. Лицом вперед
рухнув в снег, Серебров попытался отжаться, и не смог. Так и лежал
неподвижно, краем глаза наблюдая, как мелкая мразь недоверчиво
обнюхивает его лицо, а затем проворно ползет к мертвому Буяну и
погружает свое безносое рыло в окровавленную дыру на песьем
горле.
И только когда в уши Михаилу
Степановичу с чмоканьем впились звуки поглощаемой упырем крови, он
нашел в себе силы с ненавистью процедить сквозь стиснутые зубы
неподъемных челюстей:
— С-сучен-ныш…
***
Очнулся Серебров глубокой ночью. Вяло
удивился тому, что все еще жив. Не помня себя, шел, по колено
проваливаясь в снег, придерживаясь за широкие лапы елей. По пути
дважды терял сознание, и в бреду, не видимый и не слышимый ни одной
человеческой душой, метался и кричал, зовя верного Буяна.
Обмороженный, ослабленный кровопотерей, каким-то чудом к полудню
добрался до дома. С трудом отворил тяжелые ворота. Еле-еле
справился с огромным навесным замком на входной двери. Содрав с
себя окровавленную, изорванную в клочья куртку, кое-как обработал
раны, промыв их спиртом и перекисью водорода. После чего, не
разуваясь и не снимая штанов, рухнул прямо на застеленный топчан, и
провалился в тревожный, обрывочный сон.