И он скорее по-настоящему увидел, чем представил или
почувствовал, странную, страшную и отчасти даже нелепую
картину…
…посреди бескрайней осенней тундры – рыжей с тусклым
золотом, слившейся в единое целое с безликим синим небом – старая,
нет, скорее даже древняя женщина в национальном долгополом наряде,
подолом своим подметающим ровную, вытертую до блеска поверхность
каменного капища, стояла, держа в вытянутой руке старый мобильный
телефон в кожаном чехле. Она размеренно произносила то ли песню, то
ли молитву, и лишенные многих привычных букв слова, упав в свежий,
напоенный холодным ветром воздух, превращались в гигантских
северных комаров, с жужжанием влетавших прямо в трубку, спешащих
добраться до…
– Что там у вас происходит? – отпрянув от телефона, прохрипел
Аркадий Афанасьевич.
Лоб его покрылся густой и липкой испариной, похожей на клейкий
кисель. Перед глазами прыгали кровавые олешки, месящие бесплодную
землю тундры черными раздвоенными копытами. Дрожащей рукой он
протянул мобильник Очкарику и большим пальцем нажал на кнопку
«отключить микрофон», отсекая голос полоумной старухи.
– Я не буду больше разговаривать, – строго сказал он.
Вернее – попытался сказать строго и безапелляционно. На деле
отказ прозвучал жалко и неубедительно. Очкарик же, увидев экран, с
перечеркнутым красной линией микрофоном, повел себя совершенно
неадекватно. Пронзительно взвизгнув, он ощерил мелкие редкие зубки,
мгновенно став похожим на огромного серого грызуна, и вытянув перед
собой руки, кинулся на Аркадия Афанасьевича. В любое другое время
артист, бывший килограммов на пятьдесят тяжелее этого мелкого
недоноска, попросту отбросил бы его в сторону взмахом руки. В
молодости Аркадий Афанасьевич занимался и боксом, и борьбой, и тело
до сих пор многое помнило, и слушалось исправно, но…
…но перед глазами все еще стояло лицо – желтое, как низко
висящая луна и точно так же изрытое кратерами оспин и изрезанное
каньонами морщин. Седые толстые косы дохлыми белесыми змеями
спадали на расшитый бисером воротник, туго схватывающий дряблую
шею. Сцепленные в единую блестящую медную гроздь, тревожно звенели
многочисленные серьги, оттягивающие тонкие мочки ушей почти до
самых скрюченных старостью плеч. И заскорузлые пальцы, подносящие
огромную допотопную «мотороллу» прямо к потрескавшимся от холода
губам, безостановочно продолжающим бормотать свою песню-молитву
прямо в микрофон… доверительно нашептывая что-то неведомое… что-то
запретное… что-то страшное…