– Мин ахьагьаспын… мин оннубар бол…
И трубка впервые ответила на чистейшем русском языке:
– Да будет так…
Опешивший артист едва не выронил телефон из ладони.
Округлившимися глазами он глядел на Айсана, ухмыляющегося
отвратительно и гнусно.
– Что я сказал? – прошептал артист.
– Вы сказали – я открыт, будь вместо меня, – мерзко хихикнул
Очкарик.
В комнате внезапно стало душно. Сдвинувшиеся стены спрессовали
воздух до такой плотности, что дышать им стало физически
невозможно, и Аркадий Афанасьевич рванул ворот белоснежной рубашки,
безнадежно разрывая нежное кружевное жабо.
– Что это значит? – прохрипел он.
Тадын в ответ гаденько ухмыльнулся, сверкнув клыками, и
отодвинулся в сторонку. Проводив его мутным взглядом, Аркадий
Афанасьевич вспомнил о зажатой в руке трубке и заорал в нее:
– Что это значит?! Открыт кому!? Открыт кому!?
… в это мгновение, за четыре тысячи километров от гримерки,
старая женщина, держа одной рукой включенную «мотороллу», другой
привычно-уверенным движением перерезала горло черному жертвенному
оленю, все это время лежавшему у ее ног. Спутанные ноги животного
задергались, отчего прикрученная к ним рогатая голова
запрокидывалась все дальше и дальше на спину, расширяя и без того
широкую рану, в которую уверенно вгрызался старый нож с костяной
рукоятью. Кровь из распахнутого оленьего горла миновала сморщенную
старушечью руку, не стала задерживаться на холодной острой стали, а
прямиком рванула в микрофон мобильного телефона и, в мгновение ока
преодолев огромное расстояние, всей своей силой ударила пожилого
артиста, неосторожно оказавшегося у нее на пути, прямо в
мозг...
Аркадий Афанасьевич постоял, пошатываясь, а затем, точно
нокаутированный боксер-тяжеловес рухнул лицом вперед.
Отошедший от греха подальше Очкарик с ногами забрался на стол, и
оттуда, с безопасного расстояния, следил за неподвижным грузным
телом старого артиста. Вот по широкой спине, обтянутой белым ситцем
рубашки с огромным темным пятном пота вдоль позвоночника, пробежала
широкая волна дрожи. Лопатки острыми углами натянули ткань, грозя
прорвать, и тут же бессильно опали. Исчезли, как ушедшие под воду
акульи плавники.
Очкарик настороженно принюхался и вдруг спрыгнул на пол, мягко,
по кошачьи, приземлившись сперва на руки, и лишь затем подтянув
ноги. Несмотря на весь свой вес, проделал он это совершенно
бесшумно и даже грациозно. Все так же на четвереньках, Айсан обошел
подрагивающее тело, то и дело наклоняясь к нему правым ухом, будто
к чему-то прислушиваясь.