- Не ложися на краю, - Пашка
чувствовал, что задыхается. Колыбельная не приносила успокоения, а
лишь сильнее подпитывала разгулявшееся воображение. И тогда Пашка
понял, что такого неправильного было в песне. Она была мертвой. И
та, что сидела рядом – тоже была мертвой. Мертвые слова-птицы
слетали с распухшего мертвого языка, с противным скрежетом царапая
своими черными перьями натянутые нервы мальчика.
- Придет серенький волчок, -
седая ведьма, пела ребенку свою страшную песню, раскачиваясь
из стороны в сторону в такт диким, ужасным словам. Блестела в
неярком свете уличного фонаря бледная алебастровая кожа, еще чернее
стали тени под глазами. Да и были ли там глаза? Пашка зажмурился,
боясь случайно посмотреть и увидеть пустоту на месте васильковых
маминых глаз. Он вжался спиной в стенку, спасительную, твердую,
словно всем своим телом говоря мертвой ведьме – я не на краю, тебе
меня не достать!
- И ухватит за бочок!
Узкие пальцы, увенчанные длиннющими
острыми когтями, вонзились ему прямо в бок.
Пашка заорал. Желание жить помогло
маленьким детским легким породить настоящий вопль ужаса. Забиваясь
в угол, больно вжимаясь в спинку кровати, чувствуя холод бетонной
стены даже под теплым ковром, Пашка кричал, как резаный. Не потому,
что надеялся, что его спасут, нет, он уже ни на что не надеялся.
Просто, не кричать он не мог. Вся затопившая его сознание жуть
выплеснулась вместе с обреченным криком, пролилась на пол и тут же
впиталась в густой ворс ковролина, оставив Пашку, лихорадочно
царапающего деревянную спинку кровати, прячущего лицо от
перепуганной матери, от отца, прибежавшего на крик, совершенно
опустошенным и раздавленным.
Снова ничего не было.
Осознав это, Пашка почувствовал, как
краска стыда, наползая на шею, движется все выше и выше, к
лицу.
В этот момент ему больше всего в мире
хотелось, оказаться, как можно дальше от родителей. Пусть даже один
на один с тварью из-под кровати, только бы не видеть этой укоризны
в любящих глазах.
Пашке было невыносимо стыдно.
***
- Значит так, Павел Сергеевич, - отец
всегда называл его по имени отчеству, когда разговор был серьезным
настолько, что дальше некуда. Кольцов-старший демонстративно сел на
пол, похлопав рукой рядом с собой. - Давай-ка, иди сюда.
Пашка, натянув одеяло до подбородка,
отрицательно замотал головой. Отец удивленно смотрел на него из-под
нахмуренных бровей.