- Можно воды?! Пожалуйста!
- Да, да!
Игорь Ефремович вскочил, подал мне стакан воды из стеклянного
графина с позеленевшим дном, который стоял на столе. Я выпила и
обвела глазами комнату.
Кроме того, что в квартире не было теперь ее хозяйки и
домоустроительницы - ее души… других перемен я не заметила.
Все в зале было, как раньше, когда я еще жила здесь.
Занавески с большими тюльпанами на окнах. Фарфоровые часы на
комоде. Гобеленовый коврик с оленями у дивана. Репродукция
Айвазовского в золоченой дешевой рамке. Фотографии отца, матери и
мои детские - над комодом. Полосатые половики на дощатом крашеном
полу. Сколотая местами плитка на голландской белой печи.
Когда в городе сделали центральное отопление, большинство
домовладельцев разобрали свои печки, освобождая жилплощадь от
убогого элемента сельского быта. А мы с Лёлечкой печку оставили. И
потом нарадоваться не могли, затапливая ее по собственному желанию
и хотению промозглыми осенними вечерами, когда центральную
котельную еще и не думали греть - ведь по отчетным чиновничьим
бумагам до наступления сезона было еще далеко, а по истинным
погодным условиям дом вымерзал. Интересно, запасла ли Лёлечка на
зиму дрова? Дрова мы держали в сарае во дворе, а небольшую
вязаночку на одну растопку подсушивали на кухне у плиты, в
деревянном коробе.
Я хотела встать, но Игорь Ефремович меня удержал.
- Нет уж, девица-красавица, ты лучше пока еще посиди. Сейчас
Клавдия Михайловна сготовит тебе чего-нибудь покушать, а потом
посмотрим. Тебе после обморока лучше отдохнуть.
- А как же Лёлечка? Как по… похороны?
Выговорила все-таки это мерзкое слово. Выгнала его из себя
сквозь зубы, и рот тут же свело оскоминой, а глаза защипало, будто
песка в них швырнули.
Игорь Ефремович потрепал меня по плечу.
- Ничего, ничего. Не волнуйся. Елену Николаевну в городе
уважали. Администрация выделила средства, коллеги ее позаботились
уже обо всем. Отпевание, поминки, все будет. Ты постарайся до
завтрашнего дня сил набраться. В четверг, завтра…
похороны.
Он отвернулся, поморгал и набросился вдруг на старуху, которая,
с жалостливо сморщенным лицом стояла надо мной все с тем же
опустевшим стопариком в руках.
- Клавдия Михайловна! Что ж стоишь-то? Помогай, корми
девчонку!
Бабка, переваливаясь, поспешила к дверям.
- Да, да!