Раубриттер (III. - Fidem) - страница 157

Шрифт
Интервал


Только тогда Томаш осторожно выглянул из-за правой ноги «Серого Судьи». Тоже припорошенный пылью, жадно глотающий воздух, он не выглядел растерянным, лишь безмерно изумленным. И, кажется, впервые в своей жизни был совершенно трезв.

- Во имя мудней святого Барукка! - пробормотал он, с трудом водя головой на скособоченных кривых плечах, - Чтоб меня черти разодрали…

Гримберт ощущал себя слишком уставшим, чтобы согласиться с ним. Огневой контакт с «Вифанийцем» объективно длился не более десяти секунд, но шквала, окутавшего «Судью», было достаточно, чтобы в голове немилосердно звенело. Опустив голову, он бросил взгляд на правую ногу, желая убедится, что Шварцрабэ пережил огонь в целости. И выругался себе под нос.

Потому что за его левой ногой было пусто. Шварцрабэ пропал, будто и не существовал вовсе. Один только его черный берет бесформенной кляксой остался лежать на припорошенной пылью брусчатке.


***


Ему ко многому пришлось привыкать здесь, в северных широтах империи. К еде, которая часто казалась ему безвкусной и излишне жирной. К грубому языку, который, кажется имел по отдельному наречию в каждом селе, причем все эти наречия казались ему варварской речью с редкими вкраплениями искаженной до неузнаваемости латыни. К церковным порядкам, многие из которых оказались ему причудливыми. К радио-диапазонам и обозначениям, к праздникам, к рыцарским традициями, имеющим иные оттенки, к манере разговаривать, торговаться, воевать…

Даже воздух здесь был другой, несмотря на то, что аппаратура «Судьи» регистрировала очень схожий химический состав. Не горячий и горький, впитавший в себя сгоревший хлеб восточных окраин, пепел мертвецов и послед радиоактивных осадков, а кисловатый, холодный, похожий на воздух над старым торфяником.

Ему удалось овладеть здешним говором, хоть и не сразу, привыкнуть ко многим традициям и своеобразному укладу. Он все еще был Пауком, а его возраст – двадцать восемь лет – даже здесь не считался возрастом старика. Но вот с чем ему так и не удалось свыкнуться, так это со здешними сумерками. В Турине ночь приходила на смену дню быстро, едва ли не в считанные минуты. Здесь же сумерки начинались рано и тянулись необычайно долго, неспешно подчиняя себе небосвод, высасывая из него цвета и краски. Он часто наблюдал за тем, как они завоевывают небо над Грауштейном, устроившись на вершине Южной башни и, должно быть, похожий издалека на исполинскую каменскую гаргулью, охраняющую покой монастыря. Красивый символ, но, как и все символы, совершенно лживый по своей сути.