***
Тяжелее всего
было подниматься вверх. Гранитные ступени, служившие Грауштейну
многие сотни лет, были слизаны тысячами ног настолько, что казались
оплавившимися, большие тяжелые ноги «Судьи» то и дело норовили
соскользнуть, лишая его равновесия. Гироскопы протестующе выли,
шарниры с гулом ворочались в своих ложах, поршни зло и нетерпеливо
стучали.
Дверь дормитория
оказалась заперта, но это уже не играло никакой роли. Не сбавляя
хода, лишь повернув немного торс, Гримберт врезался в нее левым
плечом и провалился сквозь нее в облаке деревянной трухи, почти не
ощутив сопротивления, лишь зазвенели по каменным плитам
искореженные стальные полосы да заклепки.
Не рассвет, как
он сперва отчего-то вообразил. Он и забыл, сколь длинны здесь, в
северных широтах, сумерки. Над Грауштейном все еще клубилась ночь.
Тяжелая, влажная, пронизанная острыми вихрами облаков – словно
кто-то обложил небосвод космами нечесаной и мокрой волчьей шерсти,
жесткой, как стальная щетина. Только на востоке виднелись
предрассветные промоины, но света они почти не давали, лишь пачкали
горизонт холодными оловянными потеками.
Повинуясь
приказу, «Серый Судья» включил защищенные жалюзями прожектора,
окатив монастырь потоками инфракрасного света. Гримберту
потребовалось несколько секунд, чтобы приноровиться к этому режиму
изображения, лишенному цветов, беспощадно-четкому, такому, что
зудят несуществующие глазные нервы.
В инфракрасном
свете Грауштейн сделался еще более безжизненным, похожим на
тысячелетний скелет, острые кости которого прикрыты глухим тяжелым
саваном. Многочисленные постройки, стены которых еще хранили
вмятины от кельтских снарядов, напоминали какие-то чудовищные
зиккураты, тянущие вверх свои острые вершины, и даже привычные
глазу кресты выглядели не символами веры, а какими-то колючими
языческими глифами.
Едва только
Гримберт включил радиостанцию, как та выдала сразу ворох сигналов
на всех диапазонах, окружающий эфир вскипел сразу десятками
сообщений. Гримберт рефлекторно переключился на ближайшую волну и
стиснул зубы, потому что вместо человеческой речи динамики «Судьи»
изрыгнули что-то страшное – нечленораздельное бормотание,
перемежаемое дьявольским хохотом и скрежетом зубов. Такие звуки
может издавать человек, которого заживо перемалывают в огромной
мясорубке.