Грумнар хлюпнул носом и с явным
усилием взял секиру наперевес.
Старший брат сочувственно глядел на
младшего. Грумнар тонкий, хрупкий. «Мясо никак не нарастёт»,
вспомнил он, как жаловался отец другим танам. И ел юный принц
всегда мало, мясо не любил, что вызывало только насмешки других —
одногодок, сыновей других нобилей, призванных ко двору.
— Готовьсь! — старый Хёгни не терял
времени даром. И на опущенные плечи со шмыгающим носом внимание не
обращал такоже.
Обречённый Грумнар замахнулся.
— Плохо! Далеко слишком! Не вытянешь!
Заваливаешь!
…Занятия с оружием прерываться не
могут. Так завещал первый король, великий король. И будь ты хоть
наследник престола, хоть принц королевских кровей — стой и жди.
— Брат, — Гуннор протянул обе руки,
положил мальчишке на плечи.
Тяжело дышит, пот стекает ручьями.
Худые плечи и руки — все в синяках. Это не сегодняшние, сегодняшним
ещё только предстоит проявиться.
— Достаётся тебе от дядьки Хёгни? Да,
мне тоже доставалось…
— Угу, — ни на что большее сил у
Грумнара уже не осталось, похоже.
— Пройдёт, — глядя на опущенную
вихрастую голову, проговорил наследный принц. — Честное слово. Ты
поверь, мне тоже лихо приходилось… Уж как меня эта кукла с шестом
молотила!... никак приноровиться не мог. Только ткну, вроде всё как
надо сделал — а она меня рраз! — и по ногам.
Нет, не помогает. Вымотался парнишка,
и только телесно.
— Зачем оно так, а? Да зачем мне
топор, почему с саблей нельзя, как у тебя? — заговорил. Но без
обычной мальчишеской злости, а с какой-то глухой тоской, совершенно
беспросветной. Словно и не во дворце живёт молодой амир, а в глухой
деревушке, от заката до рассвета ковыряя мотыгой скудный надел
сухой земли — как многие, если не почти все, издольщики в
Гасперийском эмирате.
— Все с секиры начинают, — начал было
Гуннор и тотчас осёкся. Неверно взял. — Сабля моя — ты не помнишь,
король-отец наш тоже долго не признавал. Пока я не показал, что
получается у меня с нею больше, чем с двуручной секирой.
— Гудрун смеётся…
— Гудрун, она и надо мной смеётся. В
одно ухо впускай, в другое выпускай.
— Не, — Грумнар вдруг остановился. —
Когда она смеётся, лучше остановиться и подумать. Шкура потом целее
будет.
— Ты к чему?
— Она всё с танами сидит…
— Ну и пусть сидит.
— Отец… болеет… страшно мне, Гуннор!
— последние слова мальчишка едва не прошептал, оглянувшись до этого
по сторонам. Ну понятно — незнания цифири и буквенных наук храбрый
король Груммор простить мог легко. Признания в том, что «страшно» —
не простил бы никогда. Сам-то он словно и не ведал, что такое
страх…