Мои мысли прерывает до боли знакомый голос предателя:
— Товарищ полковник, это недоразумение. Я сейчас все объясню… — принимается оправдываться он, и с каждым лживым словом некогда любимый голос тонет в том гуле, что нарастает в моей голове.
— Мне твоя болтовня нахуй не сдалась, Зорин. Объяснишь все в письменной форме, — голос Хасанова рокочет по палате будто раскаты грома. Но до меня уже доносится приглушённо, словно через толстый слой воды. Однако я отчетливо различаю нотки презрения и ярости, так созвучные с моими собственными.
Только сильнее прочего я сейчас испытываю боль где-то в солнечном сплетении. Как будто у меня желудок встал. Ноет, зараза, так, что я даже пошевелиться не могу.
А Хасанов продолжает:
— И вы мадам, будьте готовы отчитаться о своей «работе» командиру госпиталя, — кажется обращается к шлюхе моего мужа.
— Рустам Дамирович, может по-тихому все решим? — лебезит Виталик. — Без лишней волокиты, бумажек всяких, а? Ну вы же сами знаете, как сложно тут без бабы, неужели не грешили ни разу? — судя по тому, что несет мой муж, он меня даже не заметил за широкой спиной командира.
Хасанов чуть поворачивает голову ко мне, бросая быстрый, почти злой взгляд через плечо. В глазах его — раздражение, смешанное с каким-то странным, жестоким сочувствием, будто он увидел перед собой не униженную женщину, а беспомощного ребёнка, который только что узнал, что мира больше нет.
Я прижимаю ладонь ко рту, едва удерживая тошноту. Не могу смотреть ни на кого — ни на мужа, ни на эту девицу, торопливо собирающую одежду с пола.
Я уже даже не ревную. В груди только глухая, горячая, кровавая пустота, которая медленно расползается по телу, убивая остатки чувств.
И уже даже не злюсь. Слишком больно, чтобы злиться. Слишком страшно понимать, что всё это было зря. Что годы моей жизни, мои надежды, любовь, планы — ничего не значат.
— Ты на меня не примиряйся, Зорин, — полковник теперь говорит куда тише, будто соболезнуя моей утрате. Ведь прямо сейчас во мне умирает любовь. — Если бы меня такая жена дома ждала, я бы ни одну шкуру к себе не подпустил. А ты размениваешься…
— Товарищ полковник, признаю, оступился, — продолжает нудить урод, — ну с кем не бывает? Простите на первый раз, а? Обещаю, больше не повторится.
— Мне твои извинения не нужны, капитан, — отрезает командир, даже не повышая голос. Его слова звучат тише, но от этого только страшнее.