– Пожалуй, – задумчиво сказал
Репейник. Вот незадача: Пер оказался никудышным информатором. Он
был здесь таким же чужаком, как и Джон. Местные не считали его
своим. Не доверяли. Да еще эта чушь про рыбу. Рыбу беречь… Вздор.
Нет, решительно ни хрена не понимаю.
– Какая хоть из себя она? – спросил
Репейник. – Как выглядит? Ты её видел?
Пер шмыгнул носом и почесал в
затылке.
– Видел, конечно, да только всё
ночью, впотьмах, – признался он. – Так скажу: не особенно она
страшная, если попривыкнешь. Помню, до того, как увидал впервые,
боялся – страсть. Деревенские ведь наговорят разного, как послушать
– волосы на заднице дыбом встают. Одни говорили, будто она
здоровая, как медведь, и что лапы до земли, с когтями. Другие – что
сама махонькая, с пол-ре ростом, и что прыгает, будто твой
кузнечик. Всякое болтали. То она у них голая, как лягушка, то
волосом поросла, то глазья светятся, то наоборот, глазьев нет,
слепая… Ну, про одно точно не наврали.
– Это про что? – безнадежно спросил
Репейник.
Пер ухмыльнулся.
– Что сиськи у ней.
Дома у старосты было светло и уютно.
Солнце зашло, на улице сгустилась непроглядная влажная ночь, как
это всегда бывает здесь, в глуши – ночь, когда любое дерево у
дороги кажется чудищем, когда не видно ни звезд, ни луны, и даже
звуки гаснут в плотном туманном воздухе. А в доме уютно
потрескивали свечи, тикали на стене часы да шипела бронзовая
батарея: в подвале был устроен котёл для отопления.
Ужин подали прямо в кабинет. Староста
оказался радушным хозяином: увидев на пороге Джона, захлопотал,
провел гостя в дом, крикнул обслугу. Толстая служанка,
переваливаясь, как медведица, собрала на стол – суп, жаркое,
какие-то диковинные пирожки, здоровенная бутылка.
Теперь сытый и немного захмелевший
Репейник сидел за столом, откинувшись на спинку кресла, и слушал. В
руке Джон держал стакан с самогоном.
– Местные вас будут ненавидеть, –
сказал староста. – Местные почему-то не хотят её трогать.
Староста Гатс был высоким и худым
мужчиной лет пятидесяти. Длинные усы его, похожие на моржовые
клыки, тронула седина.
– От неё одни беды, – говорил Гатс,
изучая дно своего стакана. – Калечит людей, дерет скотину. Ночью
никто не ходит на реку. Днём – пожалуйста, днём она прячется. А
ночь – её время.
Он оказался на редкость сговорчивым,
этот усатый дядька. Как только они покончили с супом и принялись за
жаркое, Гатс стал рассказывать Джону о деле. Не спеша, подробно,
без лишних эмоций. Мигрень шла на убыль, Джону всегда помогало
спиртное. Староста говорил, Джон слушал.