– Знаю.
В который раз Репейник подивился
скорости распространения деревенских слухов.
– Корден, – вдруг сказал старик
решительно и внятно. – Робарт Корден, так меня звать. Ну, а это
Вилиан, – он махнул рукой в сторону женщины. Та не пошевельнулась,
и Репейник заметил, что рука Кордена дрожит.
– Рад знакомству, – сказал Джон.
– Роб и Вили, – хозяин ещё несколько
раз кивнул. – Роб и Вили Кордены, тут нас все знают.
Затем он с силой провел по коленям
трясущимися ладонями, взглянул на Джона и произнес:
– А дочку мы назвали Джилена.
Джил…
Он снова замолчал, отвернувшись от
Джона и гладя колени. Затем встал, прошаркал в дальний угол,
раскрыл с душераздирающим скрипом один из шкафчиков. Туго звякнуло
стекло, послышались судорожные редкие глотки, потом шкаф еще раз
скрипнул, закрываясь, и Корден вернулся за стол. Сев, он длинно
выдохнул, и по кухне поплыл запах виски.
Репейник ждал.
Старик начал рассказывать. Поначалу
он то и дело замолкал, но Джон не понукал его, и Корден,
откашлявшись, продолжал рассказ, сбивчивый, нескладный, полный
временной путаницы, смутных привязок к местным событиям и
логических провалов. Примерно через час перед Джоном сложилась вся
история.
Давным-давно, лет сто назад, в реке
Марволайн пропала рыба, прежде ловившаяся в огромном изобилии.
Пропала вся, напрочь: рыбаки день за днем выбирали из сетей только
водоросли да ил, в руки им не попадалось ни пескарика, ни крошечной
уклейки. Исчезли даже мальки, рыба словно растворилась в воде.
Поначалу надеялись, что добыча
вернется, винили погоду, жаркое лето, но жара кончилась, пошли
дожди, а ничего не изменилось. Тогда решили, что дело в колдовстве
(всё было еще до войны). Выписали для очищения вод монаха из
монастыря Хальдер. Монах целую неделю бродил по берегу и пел
заклинания, обмахиваясь амулетами – не помогло. Под конец подумали
на старенького бобыля-знахаря, дескать, наводит порчу, и прогнали
его вон из деревни, со скандалом и побоями, но и это ничего не
изменило.
Неделя шла за неделей, лето
перевалило за середину и катилось к Лунассу, а рыба всё не
возвращалась. Зимние припасы давно подъели, и люди потихоньку
начали голодать. Но это было пустяком по сравнению с тем, что их
ждало осенью. В первых числах Фомхайра в деревню приезжали сборщики
подати – взимали дань, причитавшуюся богине. Обычно из деревни в
метрополию уходил воз, доверху полный копченой рыбой, да не абы
какой рыбой, а самой жирной и крупной, сборщики мелочь не брали.
Теперь же по всем коптильням едва можно было наскрести на треть
такого воза, да и то – всё прошлогоднее, с душком.