Я не отвечаю. Да, мне тоже. Но после AV404 – я уволил. Убрал всех.
Всех, кто видел меня тогда. Кто не знал, что сказать. Кто смотрел, как на ебаную сломанную вещь.
Кто боялся, что я ёбнусь окончательно. Или охеревал, как я вообще выжил, когда рухнул самолёт. Когда рухнула она.
AV404.
Я ненавижу этот номер. Он снится мне. Он звучит, как издёвка. Как пуля, которую не достали.
С друзьями я тоже пытался порвать. Исчезнуть. Стать пустотой. Чтобы никто не лез. Чтобы не напоминали.
Но Гром…
Гром просто послал меня нахуй.
Прямо. Без эмоций. С холодной злостью. Со своей ебучей настойчивостью. Ни его, ни остальных выпереть не получилось.
Достаю сигарету, закуриваю. Затяжка – резкая, болезненная. В лёгкие будто гвоздь вбили. Именно так и надо.
Адреналин херачит по венам. Гудит в горле, в лёгких. Сердце будто бьёт в висок изнутри. Этого мало.
Мало, блядь.
Я не выпустил всё. Не утолил. Нужно будет потом. Прогнать всех всвоих людей по рингу.
Оставить тех, кто не обидится, если сломаю челюсть. Подраться. На кулаках. До крови. До хруста.
Иначе меня разорвёт.
– Ты, блядь, с ума сошёл, – вздыхает Гром.
Я выпускаю дым. Смотрю, как он тянется вверх, распадается.
– Ты похитил человека Глухаря, – продолжает друг. – Ты, сука, понимаешь, что делаешь? Это же закончится проблемами.
– Кто-то спиздил мой товар. И гонит сам.
– И что? Если разбираешься – идёшь к главе. К Глухарю. Базаришь. Устраиваешь стрелку. А не похищаешь его людей. Ты войну, блядь, развязываешь, понимаешь? Ты себе, сука, смертный приговор подписываешь. Ты в последнее время постоянно нарываешься. Будто ищешь, где грань. Хочешь её перейти? Или ждёшь, когда тебя переедут?
Я снова затягиваюсь. Медленно. Дым в лёгких жжёт. Почти приятно. Как наказание.
Не отвечаю.
Мой повод жить закончился.
Одиннадцатого ноября. Три с половиной года назад.
Тысяча триста десять дней назад, блядь.
Когда рейс AV404 рухнул. И вместе с ним – всё.
С тех пор я просто существую. Работаю. Мщу. Ищу. Ломаю. Жгу.
И каждый день – это не жизнь. Это отсрочка смерти.
Гром смотрит. Долго. Глаза стальные. Он хочет что-то сказать. Но не говорит.
А нет, сука.
Говорит:
– Она бы этого не хотела.
– Завали ебало! – рявкаю. – Никто, сука, не смеет говорить о ней. Никто!
Гром не отступает. Не дёргается. Только качает головой, будто знал, что так и будет.