А я улыбнусь ему и скажу, как сильно я по нему соскучилась.
Но ничего из этого не случилось.
А я снова рухнула с высокой скалы в моря отчаяния и боли. Застонала, стискивая виски и чувствуя непреодолимую тошноту. Будто бы какой-то невидимый враг шипастой булавой бил меня одновременно по голове и в живот.
Путаясь в пледе, еле-еле добежала до уборной, а затем добрые полчаса корчилась над унитазом, выворачивая внутренности наизнанку.
Окончательно обессилила.
А когда все-таки смогла оскоблить себя с пола и добраться до дивана, на который повалилась разбитой вазой, то услышал, как проворачиваются и лязгают ключи в замочной скважине.
Вздрогнула всем телом и молнией сорвалась с мест. А затем, с колотящимся безумной пташкой сердцем, пулей ринулась до прихожей, где расширившимися от нескончаемой надежды глазами смотрела на то, как открывается входная дверь.
И снова молилась!
— Боже, пусть это будет он...

3. Глава 2 – Фиалка
Аня
— Это всего лишь ты..., — стирая набежавшие на глаза слезы, прошептала я и развернулась, а затем побрела прочь, шаркая ногами по полу, как древняя старуха.
— У меня есть новости, Анюта.
— Игнат жив? — на секунду притормозила я и оглянулась на отца.
— Нет, но...
— Тогда мне неинтересны эти новости. Можешь оставить их при себе.
— Еще я принес завтрак.
— Я не хочу есть, — передернула я плечами, а затем снова почувствовала привкус тухлого чеснока во рту и почти невыносимую тошноту.
И все-таки изменила маршрут своего следования, повернув в сторону кухни и набирая себе большой стакан ледяной воды. Выпила его залпом, но легче мне не стало. Кишки скрутило от внезапной рвотной судороги.
Но я лишь зажала рот ладошкой и прикрыла глаза, погружаясь в томительное ожидание того, когда все пройдет и меня попустит.
— Анюта, ты не ела со вчерашнего дня. Так нельзя...
— А через силу в себя еду заталкивать можно? — выгнув одну бровь, спросила я и почти тут же сложилась пополам от тяжести потери.
И воспоминания минувшего вечера калейдоскопом замелькали перед мысленным взором, вот только вместо ярких, разноцветных камушков, в моем были лишь горящие угли скорби и пепел отчаяния.
— Тут бульон, доченька, — подсунул мне красивый пластиковый стакан из модного ресторана отец, — хотя бы его похлебай. Не нужно себя убивать.
Себя...
Пальцы стиснули ткань на животе. Потянули ее с силой так, что послышался треск, а я вскинула на своего старика глаза, полные печали, и все же кивнула.