В дверь аккуратно постучали:
– Дома квартирант?
Расположились с достоинством – старик Михайло, Карп, Петро.
– До нас ходить тебе низзя, бо наши собаки тебя покусать могут, а мы не гордые, мы до такого зятя прийти не пожалеем бензину… Жениться, значит, хочешь? Так-так. Ну, а як ты соби это уявляешь? Конкрэтно.
Впрочем, его слушали мало.
КАРП. У нас она каждый год на курорте бывает. Ты ей курорт каждый год предоставить сможешь?
МИХАЙЛО. У ней, извиняюсь, бюстгалтар… половина твоей зарплаты. Бог с ним, с курортом, – ты ей бюстгалтар купишь?
ПЕТРО. Мы за ней – хозяйство даём…
МИХАЙЛО. А ты? Шо ты даёшь? От эту книжную полку – и свои штаны?.. Значить, до нас на готовое добро. На дармовщину. Так-так.
ПЕТРО. Голодранец. Двадцать пять тысяч стоит с нами породниться!
МИХАЙЛО. Оно, конечно, можно снизойти. Для культурного человека скидку сделать. Хлопець ты здоровый, с тебя добрый бы работник получився… Так низзя ж работникив иметь. И хозяином тебя ставить тоже низзя: мозги у тебя не такие. Всё дело загубишь. Ну, на шо ты нам здався?..
Тишина застыла после их ухода.
Затулиха пришаркала:
– Не журысь… На свити завжды так було…
С Галей тоже разговор состоялся. Всей семьёй; тут и мать подключилась. Над учителем посмеялись – а Гале пригрозили. Как заклятие прочли.
– Уйдёшь к нему – от тебя откажемся. Без приданого уйдёшь, без наследства оставим. Всю жизнь будешь в тряпках ходить и копейки считать. Наше слово твёрдо!
Первый раз в Галиной жизни так страшно, так по-чужому с ней говорили мама и тато.
Молчала ошеломлённо. Потом разрыдалась, взахлёб.
Её утешили – ласково и искренне.
От печали и в отсутствие уроков и друзей сошёлся ближе Юра с завхозом.
В хате у Никитича – портрет Тараса Шевченко, рушником овитый. По народной традиции.
Старый человек Никитич.
Но – нескучный. Юрку поддразнивает:
– А, Ромео пришёл… Ну, давай по стопцу – и стихи почитаем. Про любов.
Был он до войны кузнецом. В войну в плен попал; вернулся в Кандиевку нескоро… И когда вернулся – кузни его уже не было и силы прежней в руках – тоже.
Обрез имеет и патроны – сосед в тридцатом спрятать попросил. Соседа раскулачили, обрез остался.
– Выбрось, – советует Юрий. – Не ружьё ведь.
– Жалко.
– Выбрось.
– Та какой же я тогда завхоз?..
Тянет к нему Юрку. Чует он в сухощавом этом старике вольность какую-то, весёлую смелость, независимость… Такое что-то, чего у Юрки недостаточно. Или вовсе нет.