39
На сей момент, все это были одни те попросту абсолютно никак недостижимые на практике мелодраматические мечтания, вполне могущие в себе содержать, куда только большую, чем она ныне сегодня есть высокодуховную, но разве хоть сколько-то донельзя конкретную, практическую правильность?
А сие весьма явственно под собою подразумевает, что все это обязательно будет иметь всецело еще крайне невзрачную, утопическую суть.
Ничего не поделаешь…
К величайшему на то сожалению довольно многие абстрактного рода идеи, яростно сосредоточившиеся всею ослепительно яркой мыслью именно на том самом отчаянно доблестном преображении всего человеческого рода в нашем суровом сегодняшнем настоящем, как правило, носят совсем отвлеченный и сколь безнадежно так вовсе надуманный характер.
То есть, в том чисто практическом смысле, они при всей своей чисто внешней величавости явно имеют, пусть и на редкость манящую развитые умы, однако нисколько не более, нежели чем всецело полностью иллюзорную, туманную и чисто надуманную сущность.
40
Ну что же пора бы нам вновь разом вернуться к достопочтимому Льву Толстому.
Он был велик и славен в чудодейственном умении «отобразить обыденную жизнь яркою акварелью своей фантастической памяти» да только его личные взгляды, как человека ею живущего, неизменно были воззрениями задавленного муштрой, уставшего от войны, артиллеристского офицера, отошедшего на мирный покой после тяжелой и однообразной службы буквально-то вконец ему успевшей донельзя опостылеть.
И это именно этот человек и становится всевластным властителем дум, а его слова либерально настроенная интеллигенция до сих самых пор воспринимает, словно глас Бога, снизошедшего до нас сирых и безнадежно как есть обреченных негодяйкой судьбой, жить на самом краю той самой драгоценнейшим алмазом сияющей старушки Европы.
Вот, чего именно можно найти на данный счет в книге Марк Алданова «Самоубийство» и, пусть он пишет лишь об одном вполне конкретном человеке, однако, на самом-то деле их тогда было миллионы и миллионы.
«Говорил жене, что начал читать Толстого двенадцати лет отроду: "Покойная мама подарила, когда я болел корью. Двенадцати лет начал и, когда буду умирать, пожалуйста, принеси мне на "одр" то же самое". За этой книгой он часто засыпал; мысли его приятно смешивались. "Как хорошо, что существует в мире хоть что-то абсолютно прекрасное, абсолютно совершенное!"… Но в этот вечер он заснуть не мог».