Сама по себе поспешная свадьба была
неприлична донельзя, но к ней прилагались десятки совершенно
непристойных мелочей – платья Жустины, которые когда-то мыслились
подходящими для празднеств, оказались тесны на засидевшуюся в
девицах невесту. Шнуровка узких рукавов трещала на ее сильных
руках, швы расходились при каждом движении, но саму Жустину это
ничуть не смущало – она только повторяла скучным голосом, что всем
довольна и лучшего наряда вообразить себе не могла. С женихом своим
до свадьбы она ни разу не увиделась: он не выходил из своих покоев,
точно дав обет затворничества, и не выказал ни единого пожелания по
поводу свадебного порядка.
К храму нареченным полагалось прибыть
порознь, но так как они вопреки всем условностям жили в одном доме,
то сошлись на том, что жених попросту последует за процессией
невесты в отдельном паланкине. Господин Дунио, не знавший, за кого
более волноваться – за чрезмерно покорную дочь или же за будущего
зятя, превратившегося за последние дни в некого призрака, - в итоге
решил не нарушать обычный порядок и сопровождал Жустину. Зеваки,
выстроившиеся вдоль улицы, ведущей к храму, не скрывали своего
любопытства и громко обсуждали, что платье никуда не годно, а отец
невесты, по всей видимости, вот-вот отдаст богу душу из-за стыда и
переживаний. В самом деле, бедняга Дунио, столько лет страдавший
из-за сплетен вокруг незамужней Жустины, теперь уж пил чашу
унижений, как ему казалось, до дна.
Но главный удар ожидал его у храма,
когда он увидал, что жених настолько измят и неопрятен, точно все
эти дни пьянствовал и спал, где придется, не сменяя одежды.
-Да что же это?.. – воскликнул Дунио,
едва не плача.
-Всем мой жених хорош, - тут же
отозвалась Жустина, глядя в пустоту.
-Вы дочь отдаете за человека, или за
ворох тряпок? – грубейшим образом ответил Питти, и, схватив невесту
за руку, потащил к алтарю, тем самым вызвав смех и громкие
пересуды. Жустину во Фреченто не любили – кого-то она жестоко
высмеяла, кому-то поставила синяк под глазом или выдрала клок
волос, других спустила с лестницы, третьих облила помоями. И хоть
винить в том полагалось злого духа, прощать так быстро строптивую
дочь Дунио никто не собирался. Пришло время ей самой стать
предметом злых насмешек, которыми вполголоса обменивались
гости: